Мера мужества
Шрифт:
— Постой, постой! — зашептал вспыльчивый, как порох, Гарей Муслюмов. — Он тебя башка стукнул, ты ему морда суй — лупи пожалоста. Так, что ли?
— Ничего не поделаешь, первое время, может быть, и так придется, — ответил Николай Ванин.
— Нет, моя так не будет согласна, — Гарей вскинул вверх непослушную голову.
— Гарей, ты уралец или нет? — спросил Ванин.
— Пошто не уралец? Родился Урал, школа учился Урал, жил Урал, — когда Гарей нервничал, то он сбивался, забывая русские слова. — Но башка бить не дам, не дам. Надо карачун конвойного. Секир башка его и удирал.
Ванин
— Гарей, ты знаешь, что такое дисциплина?
— Пошто не знает. Гарей все знает. Колхоз работал, Уфа завод робил, Аша-Балаша мало-мало работал. Везде дисциплин надо. Везде начальник уважать шипко надо. Командир подчиняйся.
— Вот и подчиняйся, — твердо прошептал Николай Андреевич.
Гарей тяжело вздохнул и замолчал.
— Ну как, братишки, согласны со мной или нет? — посмотрел на товарищей Николай Андреевич.
— Иного выхода у нас нет. Распоряжайся, товарищ младший сержант. Как скажешь, так и будет. А нам придется до поры до времени все сносить, — сказал Алексей.
— Согласны на все, только бы на волю вырваться, — раздались торопливые шепотки.
С того памятного вечера, решившего судьбу блока, все они безропотно выполняли каждое желание не только начальника лагеря и конвоя, но и охранников. На работе, как требовал Ванин, были тише воды, ниже травы.
Сменил свой непокорный нрав Гарей: не мог он подвести товарищей и не выполнить приказ Ванина. И только вечером, когда возвращались в блок, он, сжав кулаки, ходил из угла в угол. В такие минуты Николай Андреевич говорил ему:
— Действуешь ты правильно, держи и дальше так.
Подбодренный командиром Гарей старался перед гитлеровцами играть роль простачка. Он всегда держался как можно ближе к начальнику конвоя и рабски преданно помогал то снять плащ-палатку, а то падал перед ним на колени и до блеска чистил кованые сапоги фашиста. Частенько рядом с Гареем оказывался и Иван Воронов. В такие минуты у Гарея смекалка удваивалась. Он становился смелее, изворотливее и своей простотой стремился как можно быстрее войти в полное доверие к начальнику конвоя, не думая о том, что заставило Ивана быть рядом с ним. Гарей не мог знать, что спокойному, уравновешенному в любой обстановке Ивану Воронову Ванин наказывал:
— Как бы Гарей не сорвался, посматривай за ним.
Как правило, в проходной лагеря и завода все пленные подвергались обыску. Гарей и Иван частенько оказывались с личными вещами начальника конвоя или какого другого лагерного чиновника, «помогая» их донести, и проходили беспрепятственно.
Николай Андреевич останавливался перед дежурным охранником и вывертывал свои карманы, остальные узники терпеливо ожидали своей очереди.
Как и предполагал Ванин, безупречная дисциплина блока усыпила бдительность охраны.
Настал день, когда Николай Андреевич сказал:
— Пора пронести инструменты. Это сделаешь ты, Гарей.
Приказ для Гарея был ясен. Но что и как пронести? Лопатку не спрячешь под полой. Кирку тоже. Топор можно за пазуху затолкать. Но скроешь ли от глаз охраны?
Весь день эта мысль не переставала донимать Гарея. В конце смены раздалось привычное:
— Горая, ком, ком!
Гарей пулей подлетел к начальнику, схватил фляжку
Так в блоке появился первый инструмент. Потом поляк Казимир сумел пронести заостренный металлический стержень. А скоро в блоке оказался самый настоящий топор, тоже принесенный в плащ-палатке начальника конвоя.
Обзаведясь инструментом, приступили к работе. Искусно разобрали под нарами пол, и каждую ночь после вечерней поверки два человека спускались в подполье, работая до утра. Один копал, а другой относил грунт в сторону, заполняя им пустоты под полом. Сначала вырыли яму глубиной в два-два с половиной метра. Потом стали пробивать туннель.
Утром, отправляясь на работу, с величайшей осторожностью выносили в карманах землю. А сколько требовалось выдержки, умения и изворотливости, чтобы скрыться с глаз начальства, конвойных и очистить карманы от земли! И вот, наконец, работа окончена. Полгода ушло на то, чтобы вырыть подземный коридор, ведущий за колючую проволоку. По нему можно было свободно ползти на четвереньках. Разделили с трудом запасенные продукты: каждому досталось по десять черных сухарей.
Окончена вечерняя проверка. Начальник караула прошел по блокам. Крепко-накрепко закрыты двери. Тишина. За окном трещит морозами и метелями декабрь 1942 года.
Первым спустился в подполье Алексей — он прокладывал путь остальным. Как он писался по фамилии, Ванин так и не помнил, ведь фамилии узникам заменял номер. Николай Андреевич спустился вторым. Цепочку беглецов замыкали Гарей и Иван Воронов. Вышли наружу и у ближайшего леска разделились на мелкие группы. С Ваниным и Вороновым пошли Алексей и Гарей. За ночь сделали километров двадцать пять. Не разводя костра, провели день. Потом шли еще много дней и ночей, сторонясь людей и жилья. Кончились сухари. Развалилась обувь. Голод и нестерпимая стужа погнали к жилью. На пути попалась полуразрушенная деревенька, к которой вплотную подступил лес. Беглецы постучали в окно крайнего домика, попросили поесть. Хозяйка впустила их, молча стала готовить еду. Иван Воронов, делая вид, будто рассматривает фотографии на стенах, внимательно следил за каждым ее движением. Заметив пристальный взгляд Ивана, она спросила:
— Из лагеря-то давно убежали?
Беглецы переглянулись, промолчали. А хозяйка, словно не замечая, продолжала:
— Прошлой ночью вот так же двое постучались. Пустила я их, накормила и в лес свела. Вернулась, а в селе полицаев и карателей с собаками полным-полно. Ну, так ни с чем и уехали. Заходит после ко мне сосед: «Куда это ты, Наталья, ныне спозаранку ходила?» Я молчу. А он уставился на меня и говорит: «Спасибо, тебе, Наталья. Весь народ из беды выручила».
Слушая неторопливый, воркующий голос Натальи, Николай Андреевич думал: правда это, или она своими медовыми словами усыпляет их бдительность. Ведь в народе говорят: мягко стелет, да жестко спать. Может быть, и эта на вид душевная женщина готовит им жесткую постель? Он сказал: