Меридон, или Сны о другой жизни

Грегори Филиппа

Я соскользнула в жаркую дремоту, а проснувшись, уже дрожала от холода. Если бы я имела силы, я бы рассмеялась. Я считала своего отца большим негодяем, но даже он не стал бы, к примеру, выдавать меня замуж за умирающего. Он был бандитом, но он отдал мне шнурок с золотыми застежками, потому что пообещал это своей покойной жене. В нашем мире мы серьезно относились к обещаниям, данным мертвым. А здесь, где все говорили так тихо и выглядели такими красивыми, святым было только одно. Деньги.

Леди Кларенс отнюдь не ненавидела меня. Я знала ее достаточно хорошо и была уверена, что, когда я стану ее невесткой, она будет относиться ко мне не хуже, чем к собственной дочери, а возможно, и

лучше. Она не давала себе труда любить или ненавидеть. Единственным предметом ее забот была она сама, ее единственным долгом на земле было заботиться о своем состоянии и имени. Каждая богатая семья завоевала свое положение за счет сотен других. Я знала это. Но никогда не понимала это лучше, чем в тот вечер, когда следила за потолком, расплывающимся над моей головой, словно облако в небе, и находясь во власти женщины, которую не заботило ничего, кроме моей подписи.

То, что произошло потом, напоминало ночной кошмар. Я проснулась оттого, что Эмили умывала меня прохладной, сладко пахнущей водой. Но мне было так больно, что я вырвалась из ее рук.

— Извините, мэм, — как обычно, пробормотала она.

Я все еще горела в лихорадке. Дверь позади Эмили отворилась, и на пороге возникла леди Кларенс. Страшная решимость, которая превратила ее рот в узкую полоску, а глаза — в два больших серых осколка камня, испугала меня.

Затем появился Пери, он сам казался больным, видно, от продолжающегося пьянства. Но что меня больше всего удивило, так это его одежда. Дома он обычно носил костюм для верховой езды или шелковый халат, надетый поверх ослепительного белья и шаровар. Но в это утро на нем был светло-серый сюртук и новый жилет цвета лаванды. В руке он сжимал серые же перчатки.

Именно перчатки вызвали наибольший страх в моей душе, и мой прежний цыганский голос произнес про себя: «Черт возьми! Они собираются поженить нас, пока я тут валяюсь больная!» Злость затуманила мои глаза и лишила меня последних сил.

Пери наклонился над кроватью и взглянул мне в лицо.

— Не слишком близко, Пери, — предупредила его мать.

— Извини нас, Сара, — говорил мне в это время Пери. — Я не хотел, чтобы все было так. Мне хотелось, чтобы мы поженились по-настоящему и были счастливы друг с другом. — Его тревожное лицо колыхалось надо мной. — Ты умираешь. И если мы не поженимся, я погибну, Сара. Я должен получить свое состояние, пожалуйста, помоги мне. В конце концов, какое это имеет для тебя значение, ведь ты все равно умрешь.

Я отвернулась и закрыла глаза. Мне ничего не хотелось делать ни для него, ни для кого другого.

— Дайте ей немного лауданума, чтобы успокоить ее, — услышала я голос доктора.

Все они собрались здесь. Эмили приподняла меня за плечи, и я проглотила лекарство. Видимо, оно оказалось сильнее, чем обычно, ибо я словно опьянела. Доктор Плейер честно отрабатывал свой гонорар — домик в Вайдекре. Внезапно гнев и борьба за жизнь оставили меня, мое дыхание стало тише и реже. Мне не хотелось ни с кем спорить, все казалось далеким и несущественным. Пусть Пери будет хорошо, лишь бы он не выглядел таким испуганным и несчастным. Если он получит свои деньги, это будет только справедливо.

Я улыбнулась ему и оглянулась вокруг. Мы находились в той же комнате, которая прежде принадлежала Марии и которую я так невзлюбила с самого начала. Обидно, что именно здесь мне предстоит окончить мои дни. На моем письменном столике стояли белые цветы: лилии и гвоздики, — рядом лежала Библия, тут же виднелась чернильница, отточенные перья, печать и воск. Все было готово. На полке над камином тоже стояли цветы, их тяжелый запах делал воздух в комнате еще более удушливым. От осенившей меня мысли я рассмеялась про себя:

по-моему, эти оранжерейные цветы используют еще раз на моих похоронах. Иначе леди Кларенс не стала бы на них тратиться в середине зимы.

Раздался стук в дверь, и голос Риммингс произнес:

— Преподобный Фоссет, мэм.

Сквозь приоткрытые веки я увидела, как, войдя, ректор церкви Святого Георга приветливо поздоровался со всеми и затем подошел к моей кровати. Когда он увидел меня, его улыбка стала менее уверенной.

— Мне грустно видеть вас, мисс Лейси, в дни тяжелой болезни. Вы слышите меня? Знаете ли вы, зачем я здесь?

Леди Кларенс поспешно шагнула к моему изголовью, бесстрашно взяла меня за руку и материнским жестом положила другую руку на мой пылающий лоб. Она знала, как я ненавижу прикосновения, она и сама их не слишком любила. Но сейчас было не до таких тонкостей. Все это я хорошо понимала. Я сама достаточно много выступала в шоу.

— Дорогая Сара прекрасно понимает нас, — твердо заявила она. — Эта свадьба была ее заветным желанием с тех пор, как она и мой сын встретились прошлой весной. И никто из нас не стал бы разочаровывать ее. Они помолвлены уже несколько месяцев, и я не могу отказать ей в этом праве перед…

Она сдержала подступившие рыдания. В наступившей тишине был слышен только мой хрип, я не смогла бы протестовать, даже если бы захотела. Я чувствовала себя как дитя в жаркий летний день, такой же ленивой, усталой и счастливой. Мне все было безразлично.

— Это ваше осознанное желание? — прямо спросил меня ректор.

Леди Кларенс смотрела на меня с отчаянной мольбой. Если я скажу «нет», ее сын, а вместе с ним и она будут разорены. Но я едва ли даже видела их. Я вспоминала высокие чистые леса Вайдекра, звонкое пение птиц и наши прогулки с Уиллом.

Вспомнив о нем, я улыбнулась.

Они приняли это за согласие.

— В таком случае я начинаю, — сказал ректор.

Он был хорошим союзником леди Кларенс, постаравшимся побольше пропустить из венчального обряда, насколько я, конечно, могла судить. Когда мы с Данди были маленькими, мы частенько торчали в задних рядах церкви во время таких служб, ожидая монетку от добрых людей, сжалившихся над нашими босыми ногами и ветхими платьями. Правда, чаще монеты нам бросали, чтобы ушли и не портили своим видом красивой церкви. Но нас это не трогало, нас интересовали только медяки. Поэтому я знала некоторые части службы, ждала, что мне будут задавать вопросы, и приготовилась ответить на них «нет».

Но когда дело дошло до этого момента, ректор не стал дожидаться моего ответа. Леди Кларенс поспешила вставить уверенное: «Она кивнула», и служба продолжалась дальше.

Поняв, что моими ответами здесь не интересуются, я стала представлять себя верхом на Кее в ту первую ночь, когда мы, свернув с лондонской дороги, спустились с холма к Фенни и Кей стал, не торопясь, пить, а вода тяжелыми каплями стекала с его нижней губы обратно в реку. Я словно опять чувствовала свежесть весенней ночи и запах цветов в воздухе. В темноте слабо светились белые нарциссы на другом берегу ручья, а в лесу гулко ухала сова…

— Объявляю вас мужем и женой, — ворвался в мои видения чужой голос.

Леди Кларенс вставила в мои пальцы что-то твердое, оказалось, что это было перо, и я нацарапала свое имя на листе бумаги.

…Напившись, Кей уверенно направился к железным воротам, и из леса появился темный силуэт мужчины, который ненавидел силки для птиц. Это был Уилл Тайк…

— Она улыбается, — удивленно произнес ректор.

— Это было ее самым заветным желанием, — быстро сказала леди Кларенс. — Где мне нужно расписаться? Здесь? А где нужно расписаться доктору как второму свидетелю?