Меридон, или Сны о другой жизни
Шрифт:
На гнев у меня не было сил, и я просто смотрела на него. Тряпка и пьяница. Настолько труслив, что не может спорить со своей собственной матерью, и настолько глуп, что не в силах бросить игру и выпивку. Мужчина, который не только не может влюбиться в женщину, но не в состоянии даже просто уважать ее. И тут я подумала о себе: а кто же я? Женщина, которая не выносила прикосновений мужчины, которая отказывается принять его любовь. Я всю свою жизнь мечтала только о Вайдекре, а когда я обрела его, оказалось, что богатство, досуг, роскошь, которые он мне принес, почти ничего не значат.
Я не была больше маленькой
— Да, мы подходим друг другу, — подтвердила я. — Но не знаю, почему это тебя радует.
Пери забеспокоился.
— Помнишь, ты хотела домой, — заговорил он. — В деревню. Как только ты поправишься, мы можем уехать в Хаверинг. Или, если захочешь, в Вайдекр.
— Хочу, — ответила я. — Я хочу поехать в Вайдекр как можно скорее. Уже через несколько дней.
Пери послал мне шаловливую, как у избалованного ребенка, улыбку.
— Ты больше не сердишься на меня, Сара? — заискивающе спросил он. — У меня и в мыслях не было огорчать тебя. И мама так же сказала. Все были уверены, что ты умрешь. Я надеялся, что ты не стала бы возражать. Какая тебе, в конце концов, разница?
— Никакой. — Поднявшись, я оперлась для устойчивости на каминную полку. — Я не собиралась ни за кого замуж. Просто все вышло не так, как я думала.
— Зато теперь ты — леди Хаверинг, — ободряюще сказал Пери и, покачнувшись, открыл передо мной дверь. — Тебе должно это понравиться.
Мысленно я оглянулась на долгие годы моего детства, когда немытая, завшивевшая девчонка, лежа на своей койке в фургоне и уставившись в темноту, мечтала о достойном имени, о достойном доме, о прекрасном пейзаже за окном.
— Мне это понравится, — задумчиво ответила я. — Я мечтала об этом всю свою жизнь.
Мой тон успокоил Пери, и он наклонился и поцеловал мне руку. К счастью, Пери унаследовал холодность своей матери и не докучал мне ласками и нежностями. Хоть это радовало меня. Я медленно поднялась по лестнице в свою комнату, улеглась на кровать и постаралась ни о чем не думать.
Всю следующую неделю я работала над собой еще усердней. Леди Кларенс жаловалась, что я совсем не выезжаю.
— Меня наградят титулом «вдовствующая», если вы будете и дальше жить отшельницей, — пошутила она однажды за обедом, но, увидев мое лицо, не стала больше поддразнивать меня.
Она все еще была занята попытками сохранить брак леди Марии. О нашей свадьбе сообщалось в газетах. Теперь от нас ожидали торжественного приема по этому случаю. Но всем, кого я встречала в парке, я говорила, что еще не совсем поправилась.
Единственным существом, которое радовало меня, был мой Кей. Ему очень не хватало наших ежедневных прогулок, грумы не могли с ним справиться и не любили его за резвость и своеволие. Если по улице мимо него проезжала тяжелая карета, он пугался, при чьем-нибудь громком крике он шарахался в сторону, а стоило коснуться его кнутом, он мгновенно взвивался на дыбы и успокоить его не было никакой возможности.
Со мной же Кей был, как всегда, спокоен. Перед первой прогулкой я велела груму подсадить меня в седло,
Кей понюхал воздух и повернул было в парк, но тут же насторожился, как будто почувствовал мою непривычную легкость.
— Кей! — произнесла я.
Я была уверена, что он помнил все. Того краснолицего человека, который был когда-то его хозяином, и маленькую конюшню в Солсбери, позади гостиницы, и как я впервые села на него верхом, весом едва ли не вполовину его обычного седока, и спокойно заговорила с ним. Я знала, что Кей помнил наше возвращение домой, помнил, как он шел за тряской тележкой Роберта Гауэра, а я сидела впереди, роняя слезы и чуть не засыпая от усталости. Он помнил конюшню в Уорминстере и то, как я каждое утро прибегала к нему до завтрака, а потом еще раз, принося ему горсть сладких крошек в ладони. И конечно же, Кей помнил ту ночь, когда на земле никого не осталось, кроме нас с ним. Он не забыл, как мы с ним проезжали мимо темных деревень вблизи спящих холмов и как он без всякого компаса привел нас домой, хотя он никогда не бывал там прежде.
Я наклонилась вперед и погладила шею моего коня. Он поднял голову и спокойным, неторопливым шагом направился к парку. Не доверяя этому спокойствию, один из грумов отправился вслед за нами. Он определенно был уверен, что Кей сбросит меня при первом же уличном шуме.
Но Кей не сделал этого. Он шел ровно, словно был лошадью-поводырем у слепца. Мимо распахивающихся дверей и орущих слуг, мимо дребезжащих телег и уличных торговцев. И даже когда зеленая ровная дорога в парке разостлалась у его ног, он продолжал идти тем же неторопливым шагом.
Он мог бы скакать много быстрее, я бы позволила ему это, но Кей двигался не торопясь, словно не он, бывало, пускался в такой отчаянный галоп.
Мы повернули домой.
— Да он просто чудо, — не веря своим глазам, проговорил грум. — Хотел бы я, чтобы он так вел себя со мной. На прошлой неделе он сбросил меня прямо в парке, и я думал, что никогда не поймаю его, чтобы привести домой. Надо мной потешались все старые леди, которые там гуляли.
— Извините, Джерри, — сказала я. — Он никогда не любил мужчин, так как до меня у него был очень жестокий хозяин.
— Я отведу его в конюшню, — слезая со своей лошади, предложил мне грум. — Теперь, когда он увидел вас, я думаю, он не будет больше безобразничать.
— Ладно, — согласилась я. — Завтра утром жду вас как обычно.
— Хорошо, мисс. — Затем он тут же исправился: — Хорошо, леди Хаверинг.
Я помедлила, вслушиваясь в эти слова. Затем пожала плечами. Как Данди посмеялась бы надо мной, если б узнала, что я сама себя загнала в ловушку.
После этой прогулки я стала намного сильнее. И начала выезжать верхом каждый день. Пери не было со мной, и таким образом я в самый разгар шумного лондонского сезона жила в тишине и покое. Иногда я встречала в парке знакомых, они останавливали экипаж и интересовались, не приду ли я на тот или иной вечер. Я спокойно отвечала, что еще не совсем здорова, и они желали мне поскорее поправиться. Когда к леди Кларенс приезжали с визитами, я оставалась в гостиной и молча сидела у окна, прежде чем подняться и, извинившись, покинуть гостей.