Мерлин
Шрифт:
С Кустеннином прибыли повара и стольники, а также все необходимое для пира, в том числе шесть упитанных бычков, десятки бочек пива и вересковый мед. Остальное — свиней, барашков, рыбу, горы репы и других овощей — он купил на рынке в Маридуне. Мелвис рвался поделиться своими припасами, но Кустеннин не желал об этом и слышать. Правда, кое-какие забытые поварами приправы ему все же пришлось просить.
Пир был роскошный. При одном воспоминании слюнки текут, хотя тогда я не замечал еды; все мои мысли были о Ганиеде. Наверное, это был самый длинный день в моей жизни, казалось,
Мы пели, чаши и кубки ходили по кругу, подавали мясо, и горячие хлебы, и овощи, и сласти. Мы снова пели — Блез и его друиды играли на арфах; не думаю, чтобы сам Талиесин сыграл лучше.
Однако Талиесин был с нами в тот вечер. Да, волчица, довольно было взглянуть на мамино лицо, чтобы понять: дух Талиесина пронизывал все вокруг, его присутствие ощущалось повсюду, как тонкий аромат. Харита светилась, как никогда. Мне подумалось, что на моей свадьбе она проживает свою.
— Мама, тебе хорошо? — спросил я.
Ненужный вопрос: слепой бы увидел, как она радуется.
— Ой, Мерлин, соколик мой, ты дал мне такое счастье. — Она притянула меня к себе и поцеловала. — Твоя Ганиеда — замечательная.
— Ты одобряешь мой выбор?
— Очень мило с твоей стороны делать вид, будто тебе это важно. Но уж коли ты спросил, отвечу: да, одобряю. Всякая мать мечтала бы о такой дочери и о такой жене для своего сына. Большего нельзя и желать. — Харита погладила мою щеку. — Так что благословляю вас, благословляю тысячу раз.
Для Хариты очень важно было это сказать, ведь ее отец отказался благословить их брак, и им с Талиесином пришлось бежать. Хотя потом Аваллах примирился с этим браком, оба очень страдали.
Неисповедимы пути Господни — если бы Эльфину и его людям не пришлось покинуть Каердиви, если бы Кимры не пришли в Инис Аваллах, если бы Харите и Талиесину не пришлось бежать с Острова Яблок, если бы они не оказались в Маридуне... если бы... если бы... Если бы я не родился и не попал к Обитателям холмов, я не встретил бы Ганиеды, не стал бы королем Диведда и не стоял бы в этот день у алтаря.
Свет Великий, Движитель всего, что движется и пребывает в покое, будь мне Путем и Целью, будь мне Нуждой и Исполнением, будь мне Севом и Жатвой, будь мне радостной Песнью и горестным Молчанием. Будь мне Мечом и крепким Щитом, будь Фонарем и темною Ночью, будь моей неиссякаемой Силой и моею плачевной Слабостью. Будь мне Приветом и прощальной Молитвой, будь моим ясным Зрением и моей Слепотою, будь моей Радостью и Горем, скорбною Смертью и желаемым Воскресением!
Да, Ганиеда понравилась Харите, чему я несказанно обрадовался. Приятно было видеть, как они вместе хлопочут, готовясь к свадьбе, и сознавать, что их породнила любовь ко мне. Да приумножится такая любовь!
Обе были истинные королевы фей: высокие, грациозные, идеально сложенные — воплощение совершенства. При виде их дыхание перехватывало, и хотелось вознести хвалу щедрому Богу.
Говорят о красоте, которая сражает насмерть. Думаю, бывает и такая. Но есть красота, которая исцеляет всякого, кто на нее смотрит. Такой красотой и обладали Харита и Ганиеда. И как же радовались этому Мелвис и Кустеннин — оба короля просто сияли от счастья.
Правду говорю, не собиралось еще под одной крышей столько счастливых и веселых людей, сколько под кровом дома Мелвиса в день моей свадьбы.
Да, волчица, это был чудный и радостный день.
А за ним наступила невероятная и волшебная ночь. Ее тело было создано для меня, мое — для нее. Наших любовных восторгов хватило бы, думаю, на целый народ. И сейчас при запахе чистого тростника и новой овчины, восковых свечей и овсяных лепешек кровь быстрее бежит в моих жилах.
Мы выскользнули из зала незаметно — а может, пирующие сделали вид, что не замечают нашего ухода, — и выбежали во двор, где уже ждал Пеллеас с оседланной лошадью. Я выхватил у него поводья и взлетел в седло, подхватил Ганиеду, усадил ее перед собой, обнял, забрал у Пеллеаса приготовленную сумку и поскакал прочь.
Вопреки традиции никто нас не преследовал. Обычно изображают, что девушку похитили враги из другого клана и ее надо спасать. Невинная забава, но на нашей свадьбе ей не было места: притворяться, что происходит что-то недолжное, значило бы оскорбить высокое и священное таинство.
Луна ярко светила в россыпи посеребренных облаков. Мы ехали в пастуший домик, который для нас приготовили и убрали заранее. То была мазанка под толстой соломенной крышей, внутри помещались только лежанка да очаг. Служанки Мелвиса превратили грубую лачугу в теплое и уютное пристанище для молодой пары. Пол чисто вымели, очаг вычистили, стены побелили. Ложе сделали из свежего тростника и ароматного вереска, застелили новыми овчинами и мягким мехом выдры. Поставили свечи, заготовили дрова, всю комнату убрали пучками весенних цветов.
Ночь была теплая, и мы развели слабенький огонек — только чтобы испечь ячменные лепешки, которые, по обычаю, мне предстояло разделить с Ганиедой. В дрожащем свете лачуга казалась дворцом, а деревянная миска, в которой Ганиеда мешала муку с водой, — золотой. Мне подумалось, что Ганиеда — лесная волшебница, а я — странствующий рыцарь, плененный любовью к ней.
Я сидел на ложе, скрестив ноги, и следил за ловкими движениями ее рук. Когда камень раскалился, она слепила маленькие лепешки и положила их печься. Мы молчали, словно это были и не мы уже, а все юноши и девушки, когда-либо любившие друг друга и сочетавшиеся браком, последние звенья живой цепи, протянувшиеся сквозь бесчисленные эпохи к первому очагу, к первому супружескому ложу. Для такой минуты просто нет слов.
Лепешки испеклись быстро. Ганиеда сложила их на вышитый подол платья и поднесла мне. Я взял одну, разломил, половинку съел сам, а другую вложил ей в рот. Она медленно прожевала и взяла чашу, которую наполнила, пока пеклись лепешки.
Я поднес чашу к ее губам, она сделала глоток, и я одним махом допил теплое сладкое вино. Чаша со звоном упала на пол, ее руки обвили мою шею, наши губы соединились, я навзничь рухнул на ложе, увлекая за собой Ганиеду. От запаха ее шелковистой кожи кружилась голова.