Мертвая хватка
Шрифт:
Рыба снова выругался. Майков посмотрел вперед. Впереди был железнодорожный переезд, перед которым уже выстроилась довольно длинная колонна машин. Шлагбаум был опущен, и на нем тревожно перемигивались красные огни. Поезда пока не было видно, но дежурный в оранжевом жилете уже стоял на крыльце своей будки, держа наготове свернутый в трубочку замызганный желтый флажок.
Майков оглянулся. «Хаммер» приближался, хищно выпятив стальную челюсть защитной дуги.
– Гони, Рыба! – крикнул папа Май. – Авось проскочим!
Рыба нажал на газ, но тут же снова сбросил скорость, потому что из-за поворота вылетел поезд – тяжелый товарняк,
– Не успеем, Май.
– Гони, я сказал! Гони, урод, пока я тебе мозги не вышиб!!!
Рыба снова бросил машину влево, на пустую встречную полосу, и погнал ее прямиком на полосатый шлагбаум. Поезд приближался справа, и папа Май уже слышал его тяжелый вибрирующий гул. До переезда осталось пятьдесят метров, потом тридцать, десять…
– Стой! – заорал Майков, поняв, что им не успеть, ни за что не успеть. Не хватало какой-то доли секунды, но вот именно не хватало, не хватало наверняка, железно.
Рыба тоже понял, что они не проскочат, и ударил по тормозам. Машина пошла юзом, ее несло прямо на шлагбаум и дальше, под тепловоз, и тогда Рыба что было сил вывернул руль. Джип развернуло боком, почти задом наперед, он все-таки снес шлагбаум и косо замер посреди дороги, в каком-нибудь метре от рельсов. В следующее мгновение тяжелый грузовой состав с диким грохотом и ревом накрыл переезд.
Ничего не слыша, кроме этого грома и лязга, они вывалились из машины. «Хаммер» уже был тут как тут, его дверцы разом распахнулись, и из него резво, как тараканы, побежали согнутые пополам черные фигуры. Засверкали почти неразличимые при дневном свете вспышки, и по асфальту запрыгал свинцовый град. Рыбу срезало сразу, и он опрокинулся на спину, с маху ударившись затылком о рельс. Папа Май увидел его открытые, безразличные ко всему глаза, вскинул пистолет и успел дважды нажать на спусковой крючок, прежде чем автоматная очередь наискосок перечеркнула его грудь.
Глава шестнадцатая
Полковник Сорокин толкнул калитку и, привычно пригибаясь, чтобы не путаться макушкой в плетях разросшегося винограда, вошел во двор. Мимоходом ему подумалось, что вся эта яблочная история как-то незаметно превратила его в настоящего дачника: теперь он приезжал сюда при первой же возможности и, что характерно, по собственной инициативе.
Забродов сидел на веранде – чисто выбритый, без соломенной шляпы и, уж конечно, без бутафорских очков. И одет он был совсем не так, как одевался на протяжении всего своего дачного отшельничества. На нем были его любимые камуфляжные брюки, сильно поношенная майка защитного цвета и тяжелые армейские ботинки с высокой шнуровкой – словом, обычный полевой наряд, казавшийся его второй кожей.
Линялая камуфляжная куртка Забродова тоже была здесь, аккуратно повешенная на спинку его стула. Судя по всему, Илларион собирался в ближайшее время покинуть дачу Сорокина, и полковник не знал, радоваться ему по этому поводу или огорчаться.
Тут он заметил, что Забродов не один, и встревожился: ну, что еще?.. И добро бы, кабы с ним была Анна Беседина, – дело, как говорится, холостое. Так ведь нет! За столом напротив Иллариона сидел совершенно незнакомый полковнику Сорокину мужчина лет сорока или сорока пяти, невысокий, коренастый, очень основательный, неуловимо похожий на каменное изваяние – не на античную статую и не на поделку какого-нибудь современного скульптора, а на скифскую каменную бабу, грубо высеченную из дикого
Оба курили. На столе между ними лежали пачка сигарет и зажигалка, пепельницу заменяла консервная банка – похоже, из-под тушенки, – а рядом с ней торчком стояло что-то вроде небольшой рации с выдвинутым на всю длину усиком антенны.
– Ба, – сказал Забродов, увидев вынырнувшего из-под виноградных лоз Сорокина, – какие люди!
Услышав этот приветственный возглас, незнакомец с каменными плечами не спеша вынул из-под стола правую руку. В руке у него ничего не было, но его неторопливый жест Сорокину все равно не понравился. То, как это было проделано, наводило на мысль о спрятанном под столом пистолете.
«Чепуха, – сердито подумал Сорокин, подходя к веранде и пожимая руку Забродову. – Это уже паранойя. Пуганая ворона куста боится, а Забродов – не куст. От этого черта в камуфляже можно ожидать чего угодно – так же, как и от его знакомых».
– Познакомьтесь, – лениво усаживаясь на место и принимая прежнюю расслабленную позу, сказал Илларион. – Это Матвей, а это – хозяин дачи, полковник Сорокин.
– Брузгин, – представился крепыш в камуфляже, протягивая Сорокину широкую короткопалую ладонь.
Ладонь у него была мясистая, сухая и твердая, и руку Сорокину он пожал с большой осторожностью. По этому рукопожатию чувствовалось, что Матвею Брузгину ничего не стоит сломать человеку кисть одним движением своих коротких пальцев. Лицо у него было малоподвижное и тоже будто из камня вырубленное. «Крепкий орешек, – подумал Сорокин. – Человек действия. Это тебе не Мещеряков и даже не Забродов с его фантазиями и книжными цитатами. Этого хоть топором бей, все равно отскочит и тебе же по лбу… Интересно, что он тут делает? Черт, и спросить неловко…»
– Ты извини, полковник, – словно прочтя его мысли, сказал Забродов, – что я без твоего разрешения гостей приглашаю. Мне тут потребовалась кое-какая помощь по хозяйству, вот Матвей и согласился меня выручить. Матвей у нас человек незаменимый – что называется, от скуки на все руки. Что попросишь, то и сделает. Попросишь – за день дом построит, попросишь – снесет к чертям, да не за день, а буквально за секунду…
– Много говоришь, – неодобрительно обронил молчаливый Матвей.
– Много говорить и многое сказать не есть одно и то же, – с торжественным видом провозгласил Забродов и покосился на часы.
Каменный Матвей немного помолчал, переваривая эту фразу, затянулся сигаретой без фильтра и сказал:
– Не знаю. Может, ты и прав.
– Это не я, – сказал Забродов. – Это Софокл.
Сорокин хмыкнул, поставил на стол принесенную с собой сумку и расстегнул «молнию». В сумке при этом предательски звякнуло стекло. Забродов вытянул шею и хищно принюхался.
– Хорошая штука – дача, – сказал он. – Свежий воздух, зелень, а в перспективе – овощи и фрукты… Одна беда: посидишь тут недельку, посидишь другую и чувствуешь, что начинаешь дичать, как Робинзон Крузо. Кстати, полковник, ты знаешь, что на соседней линии живет один интеллигентнейший старикан, который втихаря гонит у себя в бане самогонку? Я тут на днях с ним очень мило пообщался и приобрел бутылочку его варева.