Мертвая тишина

Барнс С. А.

Я могла бы спорить и дальше. Хотя бы попытаться. Однако проводить время в одиночестве, пожалуй, идея все же получше, нежели тесниться с командой безопасников. И если они располагаются на корабле достаточно далеко от меня, возможно, я их даже не увижу — ни живых, ни мертвых.

Донован галантным жестом пропускает меня в каюту впереди себя. Аккуратная комнатка с минимумом обстановки: у правой стены — койка, у левой — стол, а напротив двери — полки, все содержимое которых сводится к пыли. Ни тебе иллюминатора, ни дисплея.

Да уж, над

каютой определенно потрудились, чтобы превратить ее в «Клэр-непроницаемую». Заняться абсолютно нечем — даже с собой не покончить, если дело до этого дойдет.

Я разворачиваюсь к Максу:

— И чем же мне заниматься во время…

Однако он уже закрывает дверь, отмахиваясь от моего вопроса.

— Если что-нибудь понадобится, просто скажите охране. Рид тоже будет поблизости.

Только и успеваю заметить, что его самодовольную улыбочку да выражение ярости и разочарования на физиономии Дэрроу, явно не метившего на должность няньки.

Почти три недели в этой вот каюте, в полном одиночестве — в обществе разве что собственной головы и призраков, в буквальном и переносном смысле.

Я не выдержу. Машинально сую руку в кармашек. Ведь можно просто принять пилюли.

Нет. По прибытии на «Аврору» мне будет нужна ясная голова. И все предстоящие три недели, начиная с этого самого момента.

Я подхожу к дальней стенке — это двенадцать шагов. Книжные полки и вправду пустые, как сначала и показалось. Затем проверяю гладкий пристроенный стол: его аккуратные ячейки в пустоте нисколько не уступают полкам. Из чтива даже захудалого ярлыка нет.

Прохаживаюсь к двери и койке, затем обратно. С каждым шагом каюта уменьшается буквально на глазах — и почему-то становится теплее. Идти некуда. Делать нечего. Да я с ума здесь сойду. То есть помешаюсь еще больше. А мы еще даже не покинули орбиту Земли! Какого черта Макс так поступает со мной?

Мое возбуждение нарастает, да так, что вскипает кровь — того и гляди, от бурления внутри кожа лопнет.

И тут прямо по центру койки появляется Кейн. Он стоит, и ноги его исчезают в матрасе.

Я замираю.

Жестом он подзывает меня к себе. Глаза у него округлены от едва сдерживаемой паники, губы шевелятся, но, как обычно, беззвучно.

На этот раз, однако, за отсутствием хаотической обстановки Башни и отупляющих препаратов, до меня наконец-то доходит, что же произносит мужчина. Точнее, спрашивает.

«Ты как?»

В тот же миг я переношусь в другое место. В коридор «Авроры». Вот только глянцевые деревянные панели здесь исчезли, и вид у стен скорее индустриальный — просто привинченные гладкие листы металла. Гул в больном ухе едва ли не на грани рева, волнами накатывает дурнота. А голова… С головой определенно что-то не так. Под черепом как будто пляшут электрические дуги жгучей боли. Ощущаю себя эдаким растрескавшимся стеклом, едва удерживающимся в раме. Тем не менее сил стоять у меня хватает.

«Ты как?» — снова спрашивает Кейн, но уже медленно, тщательно проговаривая слоги.

Он

понимает, что я его не слышу. Тем не менее я ощущаю вибрации от двигателя под ногами и еще улавливаю какой-то отдаленный неровный и пронзительный звук. Мне требуется какое-то время, чтобы распознать в нем человеческий крик. Да кто это так визжит?

— В порядке, — удается мне выдавить, хотя от боли заплетается язык.

Внезапно позади Кейна показывается Лурдес. Целая и невредимая. Ни окровавленных рук, ни пустых глазниц. Девушка нервно прикусывает губу, а затем разражается потоком слов, которые я совершенно не разбираю.

Поразительно, но мужчина оборачивается, явно реагируя на ее присутствие.

Так она жива?

От потрясения у меня перехватывает дыхание, и этого оказывается достаточно для обрыва тонкой нити, связывающей меня со сценой перед глазами.

Кейн и Лурдес исчезают. Я снова нахожусь взаперти в своей каюте на «Аресе».

Колени у меня так и подгибаются, и я нашариваю стул перед письменным столом и тяжело опускаюсь на него.

Что же это было? Галлюцинация… или вернувшееся воспоминание? Я мотаю головой и морщусь от фантомной боли от давно зажившего ранения. Ничего не понимаю. Руки трясутся как в лихорадке, и я что есть силы сцепляю пальцы на коленях, чтобы хоть как-то унять дрожь.

Бессмыслица какая-то. В недавнем видении правая часть затылка у меня пульсировала так, словно череп был раздроблен и только чудом не разваливался — такое ощущение я должна была испытывать после удара Воллера, вот только…

С того самого момента я совершенно ничего не помню. В воспоминаниях лишь чернота. Даже не пробел, не обрыв, а просто… ничего.

Я объясняла это своим бессознательным состоянием. У меня отсутствуют воспоминания о том, как меня доставляют на мостик, или как Лурдес калечит себя, просто потому что я была в отключке.

А вдруг дело вовсе не в этом?

Сердце готово выпрыгнуть из груди от тошнотворного предчувствия, сдобренного самым что ни на есть страхом.

Если у меня выпали воспоминания за столь короткий промежуток времени — откуда мне знать, может, я недосчитываюсь и куда большего?

Снова встаю. В ногах все еще ощущается слабость, но они уже хотя бы держат, и я устремляюсь к двери и принимаюсь барабанить по ней.

— Эй, там!

Ноль реакции, и я ощущаю подступающую панику. А вдруг меня будут игнорировать на протяжении всего полета?

— Э-э-эй! — Я снова колочу в дверь, и в конце концов снаружи доносятся чьи-то шаги.

— Ковалик, вы никуда не выйдете, — нетерпеливо отзывается Рид. — Вот если бы вы сотрудничали со мной и…

— Мне нужно чем писать, — перебиваю его я. — И на чем.

На этот раз я в одиночестве, и, возможно, у меня получится воспользоваться пишущими принадлежностями. Я хочу проанализировать свои воспоминания, при этом уделяя больше внимания видениям с Кейном, Лурдес и Воллером, вместо того чтобы пытаться избегать их.