Мертвое озеро
Шрифт:
– - Что за шум?
– - Да вот здесь есть господин в белой горячке,-- отвечал Тавровский.
– - То, что я сделал… я уверен, она будет довольна мною!
– - перебил его Остроухов.
– - Посмотрите, что он наделал!
– - чуть не плача, говорил мрачного вида старик, прилаживая половинки бумажки.
Любская, взяв ее, спросила:
– - Это как он ее разорвал?
– - Брось ее: эти деньги от него! он вздумал оскорблять меня; ты…-- голос Остроухова задрожал, и он замолк, глядя на Любскую, которая, усмехнувшись, положила ассигнацию в несессер
– - Прощайте!
– - сказал Тавровский.
– - Погодите; два слова!
– - отвечала Любская.
– - Нельзя ли отложить?
– - А-а-а! вы, верно, уже догадываетесь, в чем дело!
– - подходя к нему, сказала Любская.
– - Этот сумасброд, кажется, сделался моим трубадуром и везде расславляет…
– - Имя вашей красавицы!
– - Знаете ли, ужасно смешно видеть вас под защитою этого ярмарочного актера!
– - смеясь, сказал Тавровский.
– - Но, я думаю, вы еще смешнее в роли жениха.
– - Вы, я вижу, за серьезное приняли всё, что наболтали вам?
– - Я столько раз, по вашим уверениям, считала за шутки вещи очень важные, что теперь я наоборот делаю.
– - То есть всё, что я ни скажу серьезно, вы принимаете за шутку, и наоборот?
– - Да!
– - Тогда я вам скажу серьезно, что я женюсь! и скоро! Как вы это примете??
– - принужденно смеясь, сказал Тавровский.
– - Я шутя вам буду отвечать, что этому не бывать. Ведь вы давно бы женились; но вы чувствуете, что неспособны к семейной жизни, что сделаете несчастной ту, которая свяжет с вами жизнь свою… ха-ха-ха!
И Любская смеялась очень весело.
– - Вы, кажется, горячитесь!
– - заметил ей Тавровский.
– - Нисколько!
Весь их разговор происходил за ширмами очень тихо; особенно те слова, которые были многозначительны, произносились чуть слышно. Звонок, раздавшийся опять у двери, заставил их разойтись. Любская приветливо сказала Тавровскому:
– - Я надеюсь, после спектакля вы ко мне ужинать?
– - Непременно! непременно!
– - уходя, отвечал Тавровский.
Когда кончился спектакль, Любская, после нескольких вызовов, переодетая в капот, считала деньги и укладывала их в маленький ящик; горничная ее убирала костюмы в картонки, а Остроухов скорыми шагами мрачно ходил по комнате.
Любская прервала молчание:
– - Ну, долго ли ты здесь пробудешь?
– - Не знаю!
– - Однако что тебе здесь делать?
– - О, я знаю… нет, я уеду, я очень скоро уеду отсюда!
– - как бы в отчаянии говорил Остроухов.
– - Карета готова,-- сказал мрачного вида старик, войдя в уборную в шинели.
– - Возьмите несессер!
– - надевая салоп, отвечала Любская.
Мрачного вида старик исполнил приказание и вышел.
– - Кто это у тебя?
– - спросил Остроухов.
– - Неужели не догадался?
– - Кто?
– - А, Федор Андреич!
– - равнодушно отвечала Любская.
– - Так этот!
– - вскрикнул Остроухов и с удивлением глядел на Любскую, которая, взяв ящик с деньгами и озираясь кругом, сказала, уходя к дверям:
– - Даша, не забыли ли мы чего?
– -
– - Да! прощай!
– - повернув голову к Остроухову, сказала Любская и прибавила: -- Ты сегодня не приходи ко мне: у меня гости; а завтра поутру мы еще раз переговорим.
И она вышла.
Остроухов как пригвожденный стоял на одном месте и смотрел в дверь, куда удалилась Любская.
Кучер вынес корзины и картоны из уборной. Женщина с ключами всё прибрала в ней, погасила лампы и, готовясь гасить последнюю, грубо сказала:
– - Ну, что стоите? здесь ночевать нельзя.
Остроухов вышел из уборной на сцену, которая быстро темнела; смрад от загашенных ламп разливался всюду; таскали кулисы, ставя их по местам. Мужики шумели между собой. Занавес взвился, и темный партер открылся, как пропасть. Сцена, не застановленная кулисами, казалась огромною. Остроухов, прижавшись в угол, следил машинально за всем, что происходило вокруг него. Наконец полили сцену, чтоб потушить искру, на случай, если б она как-нибудь попала в щель, и всё замолкло. Остроухов очнулся; но было поздно: сцена была пуста и темна. Вдруг показался вдали огонек, вот ближе и ближе: мужик пробирался по сцене с фонарем в руке. Остроухов кинулся к нему, спрашивая, как выйти.
– - Эх, как засиделся! кругом заперто! иди через люк!
– - отвечал мужик.
И Остроухов скрылся с ним в люке.
На другой день мужчина и женщина не очень смело вошли в прихожую Натальи Кирилловны и спросили: "Дома ли Любовь Алексеевна Куратова?"
– - Дома-с; а как доложить об вас?
– - спросил швейцар.
– - Скажи, что госпожа Любская и господин Остроухов желают ее видеть,-- отвечала поспешно дама.
Через минуту они были приведены в приемную комнату к Любе.
Часть четырнадцатая
Глава LXIV
К одной из глухих станций*** губернии, в полдень летнего дня, подъехала дорожная коляска со стеклами. Лакея при ней не было, и, пока ямщик выпрягал лошадей, никакого движения не замечалось в экипаже.
Но когда ямщик, сняв шапку и держа усталых, взмыленных своих лошадей, подошел к завешенному окну коляски и сказал: "На водочку!", женская рука высунулась из окна и подала ямщику монету.
– - Вели скорее запрягать,-- послышался приятный женский голос.
– - Лошадей нет-с!
– - крикнул полный, краснощекий мужчина, лежавший животом на окне и в своих пухлых, красных руках державший чубук с бисерным чехлом.
Очень красивая женская головка выглянула из коляски и с ужасом спросила:
– - Как нет лошадей?
– - Только курьерские; вот-с и генеральское семейство ночевало по этой же причине: сегодня всех лошадей обобрали,-- отвечал краснощекий мужчина.
– - Боже мой! да как же это сделать? Ради бога, нельзя ли?
– - умоляющим голосом говорила путешественница.