Мёртвые душат. Мертвые пляшут
Шрифт:
Что и как он с ней делал, Чичеро уж не знал... А впрочем нет, почему же не знал: он был свидетелем всего. Дулдокравн сперва заломил госпоже Кэнэкте руки за спину и, перевернув её на живот, крепко отшлёпал по звонким ягодицам; потом, возбудившийся от собственных же действий до всех возможных пределов, позабыл о вековом презрении Великого народа к человеческим женщинам, и воспылал к раскинувшемуся перед ним телу звериной похотью.
Да, они с госпожой Кэнэктой нашли друг друга. Она распахнулась навстречу органу любви, который у карликов в размерах совсем не уступает
Что же до Чичеро, то ему лишь казалось, что он при этом не присутствует, что лежит скомканный, завёрнутый в плащ в углу за кроватью. Нет, конечно же, он был в эпицентре всего, он был на самом кончике головки, вонзающейся в пахучую плоть живой женщины. Вряд ли он был при этом посланником Смерти (посланники Смерти - они совсем по другим делам, они герои, но не любовники), но если отбросить оговорки и самооправдания, то он свою ночную гостью посетил так же, как и любое помещение, куда гордой походкой посланника вступали Лимн, Зунг и Дулдокравн...
К утру Дулдокравн проснулся верхом на госпоже Кэнэкте, распластавшись, как на подушке, на её мягком животе. Его спящая партнёрша, выглядящая удовлетворённой и почти что молодой, расплылась под ним с блаженной улыбкой. Пока она не проснулась и не заметила его, Дулдокравн поспешно нашёл смятый плащ Чичеро и, завернувшись в него, перевоплотился. Когда он повернулся, его партнёрша открыла глаза.
– Это было прекрасно, - потягиваясь, сказала она и, подняв с пола ночную рубашку, стала запихивать в неё свои удовлетворённые прелести.
– Прекрасно?
– спросил Чичеро с нездоровым скепсисом.
– Меня очень хорошо отымели!
– произнесла красавица с грубой и честной благодарностью.
– Вас хорошо... что?
– не принял от неё грубого слова Чичеро.
– Меня удовлетворили, посланник, - сказала Кэнэкта, - и я знаю, что это были не вы. У меня достаточно опыта, чтобы отличить живого мужчину от мёртвого, и я прекрасно понимаю, что вы прислали кого-то вместо себя. Но всё равно я вам благодарна!
А в дверном проёме, перед тем как уйти к себе, госпожа Кэнэкта обернулась к Чичеро и высказала догадку, объясняющую недостаток его интереса к ней:
– Так значит, вы храните верность своей невесте? Вот уж не подумала бы, но... похвально!
И, уже отойдя несколько шагов по коридору, ночная гостья вернулась и добавила с чувством:
– Да, правда! Ваше поведение несколько старомодно, милый друг Чичеро, но... так прекрасно!
Она была готова ещё несколько раз под различными предлогами возвращаться в комнату, где ей было так хорошо, и Чичеро уныло подумал, что ему, в угоду этой ненасытной даме, похоже, также ещё не раз придётся выпускать на волю своего Дулдокравна.
* * *
Воистину нечеловеческие усилия потребовались Чичеро, чтобы следующим вечером вместо столь изматывающего, но и притягивающего его зрелища кормления теней отправиться в тот тёмный коридор второго
Спускаясь, он отвлекался от цели своего похода, и несколько раз чуть не прошёл нужные ему повороты. Он думал, например, о том, что кэнэкта (в широком смысле) подобна киоромерхенной суэните. Ибо как суэнита выступает вместилищем души, но не всей души, а лишь её зримого образа, то есть тени, так и кэнэкта, не будь она именем собственным, выступила бы вместилищем для части сборного тела Чичеро.
Эту свою мысль он едва додумал до финала, потому что в сознание стучалась следующая: о том, насколько странно права госпожа Кэнэкта, полагая, что посланник хранит верность своей невесте. Сейчас он действительно припоминал какую-то невесту, только очень давнюю, из того периода, когда не был он ни посланником Смерти, ни даже мертвецом.
Его невеста... Как же её звали? Бланш? Или Флёр? Нет, таки кажется, Бланш. Они встретились в солнечной земле Адовадаи. Или это был знойный Карамц? Нет, всё же Адовадаи. Была терраса над знаменитым плодовым садом Авдрама (а в Карамце того Авдрама называют иначе). Как же давно это было! Память об этих днях не возвращалась к Чичеро со дня обряда перехода в посмертие, проведённого этим растяпой Флютрю...
Добравшись до того места, где, насколько он сохранился в цепкой памяти Дулдокравна, посланника некогда приветствовал стук, Чичеро остановился и рассеянно нажал на круглый камень в стене. Камень был настолько идеально кругл, что словно кричал посланнику: "Нажми меня". Как только Чичеро выполнил желание камня, одна из плит в полу коридора куда-то ушла, а из образовавшейся дыры вылезли его старые знакомые Лимн и Зунг. Только какие-то странно измождённые и забрызганные кровью. Взглянув на них, Чичеро спросил:
– А кровь-то откуда?
– Пришлось убить троих человек, - просто ответил Зунг.
– Каких ещё таких троих?
– Двоих живых - надзирателей Бибза и Круца, а ещё мертвеца - помощника коменданта Золано. Вот с ним-то и пришлось повозиться...
* * *
В тот злосчастный день, когда Дрю из Дрона вернулся из Нижней Отшибины, его на въезде в Цанц так изрешетили арбалетными болтами, что он всерьёз думал, что сквозь него можно смотреть на звёзды. Досталось и всаднику, и коню. Догадавшись, что третьего залпа ни он, ни конь уже не выдержат, Дрю поворотил коня и ускакал, в начале сам не ведая куда.
Защитники Цанца за ним не гнались, но изрешечённый посланник справедливо рассуждал, что ему лучше надёжно спрятаться, иначе найдутся следопыты, способные отрезать ему голову, пока он станет перевязывать раны.
Яснее ясного, что по Большой тропе мёртвых ему двигаться не стоит: весь участок старого Стрё будет рад ему отомстить за проявленное усердие. Дрю решил неприметно переехать через тропу на север, а до этого - запутать следы в Звонком ручье. Из многочисленных сквозных ран сочились бальзамы, и посланник понимал, что найти его для неравнодушного искателя не составит труда, но не сделать ничего для своего сокрытия ему не позволяла совесть.