Мертвые канарейки не поют
Шрифт:
И как смел этот мерзавец, этот моральный урод и мерзкий преступник в лицо ей заявить, что она шлюшка?
Ну да, смел, потому что он насильник, а она жертва. И он может сделать с ней все, что угодно.
И не только может, но уже и делает.
Методично. Беспощадно. Изобретательно.
Наконец, Лев Георгиевич, пыхтя, слез с нее, а Рита вдруг ощутила резкую боль в прикованных наручниками к спинке кровати запястьях.
И ведь она далеко не первая и,
Вероятно, действие наркотика, которым ее напичкали, постепенно проходило, и к ней возвращалась способность контролировать собственное тело – а вместе с этим и боль.
Потому что то, что она считала болью до этого, не было болью.
Подлинная боль была еще впереди.
– Почему я? – прошептала девушка, точнее, подумала – и вдруг поняла, что смогла произнести, хотя бы и очень тихо, эту фразу.
Барковский, резво повернувшись к ней, произнес:
– Ого, Ритка-маргаритка, голосок прорезался! Значит, скоро начнешь орать благим матом.
Шаря в сундуке, он заявил:
– Ну, собственно, почему бы не ты? Ведь судьба всех тех, кто уже побывал в этой кровати, тебя до сегодняшнего дня не занимала. Так отчего же кого-то должна интересовать твоя участь?
В самом деле, почему?
– Но отчего не… не Эльвира…
Она сама не знала, отчего назвала именно это имя. Хотя, конечно же, прекрасно знала – потому что Эльвира в ее представлении была распутной девицей.
А в действительности – глуповатой, смазливой особой, обожавшей экстравагантные наряды. И имевшей в друзьях сына психопата – правда, на свое счастье, получившей от него отставку.
А ведь на этом месте могла быть, нет, должна была быть Эльвира! А оказалась она, Рита-Маргарита…
Выходит, что она желала Эльвире оказаться на ее месте.
Так же размышлял, по всей видимости, и Барковский-старший, озадаченно проронивший:
– Ну ты даешь! Хотела бы с ней местами поменяться? И только потому, что она размалеванная шлюха, а ты «синий чулок»? А как же пресловутая женская солидарность?
Он явно издевался над ней.
– Ну, Эльвирка не в моем вкусе. Мне нужны такие, как ты: с виду неказистые, а внутри огонь и пламя. Да и к тому же Эльвирка нам для иного требуется. Но для чего, тебе знать вовсе не обязательно. Иначе нам придется тебя убить!
И он захохотал.
– Значит, вы меня убьете? – спросила девушка, заметив, что Барковский извлек из сундука упаковку со шприцем, а также ампулу.
– Ну, не надо делать из нас каких-то карикатурных маньяков! Я получил удовольствие, спасибо за это, Ритка-маргаритка, однако
А за кучу изнасилований, Лев Георгиевич, стало быть, нет?
Рита видела, как Барковский сноровисто открыл ампулу и с противным свистом втянул через иглу в шприц ее содержимое.
– Не делайте мне никаких инъекций! – простонала девушка, вдруг ощущая резкую боль во всем теле.
В особенности внизу живота.
– Ну, Ритка-маргаритка, мы же не звери, – произнес, приближаясь к ней со шприцем в руке, Барковский. – Это же тебе во благо!
Ей во благо – и это говорит человек, только что изнасиловавший ее! Причем таким доброжелательным и буквально отеческим тоном говорит, как будто…
Как будто верит своим собственным словам!
А кто знает – может быть, и верит.
– Я не хочу… – простонала девушка, пытаясь оттолкнуть от себя склонившегося над ней со шприцем в руке адвоката, что у нее, конечно же, не вышло.
– Ну, Ритка-маргаритка, не дури. Если бы мы всегда делали только то, что хотим, что бы со всеми нами было?
И это говорит ей человек, только что давший волю своим скотским желаниям?
Видимо, она была до такой степени напряжена, что укол шприца пронзил ее тело резкой нестерпимой болью, гораздо более сильной, чем все, что ей довелось испытать в последние часы.
Рита закричала, причем кричала она так долго, что Барковский засуетился, начал хлестать ее по щекам, дергать за волосы и груди, бить кулаком в живот.
А она кричала и кричала, стараясь вложить в этот крик, пусть и тихий, пусть никому, кроме ее насильника, не слышный, все свое отчаяние, горечь и злость.
Наконец, из шкафа выскочил Гоша, притащивший целый чемоданчик со шприцами и ампулами. И потом уже он, этот красавец с обаятельной улыбкой и изумрудными глазами, кумир всех городских барышень, склонился над ней и всадил ей в предплечье еще одну инъекцию.
И только после третьей, которую тот же Гоша ввел ей в другую руку, перед глазами у Риты все закружилось, почернело, а потом в одно мгновение погасло, как будто оборвалась пленка в ее персональном фильме ужасов.
Фильме ужасов, в котором главной героиней была она сама.
Рита распахнула глаза, уверенная, что все еще находится на даче Барковских, в потайной комнате, где адвокат Лев Георгиевич при пособничестве его сынка Гоши долго и планомерно насиловал ее, после чего они пытались впрыснуть ей какую-то дрянь, явно желая ее умертвить.
И что у них ничего не вышло, потому как ее организм оказался невосприимчив к яду.
И поняла, что кто-то легонько бьет ее по щекам. Девушка встрепенулась, вздрогнула – и осознала, что находится в салоне джипа Гоши Барковского, а сам Гоша сидит около нее, отвешивая ей пощечины.