Мертвые мухи зла
Шрифт:
Качает головой:
– А ты не такой простак... Тебе покажут выход - это далеко, окажешься на другой стороне, в другом доме. В случае крайней необходимости - звони, телефон знаешь. А так мы сами тебя найдем. И помни, на носу заруби: отныне ты проходишь необходимую практику в качестве секретного сотрудника ГУГОБЕЗ. Я не отбираю подписки, не завожу дела, так как ты - член семьи нашего работника. Усвой: никаких разговоров. Ни-че-го! Ни с отчимом, ни с матерью, ни с кем, понял? Иди...
...Переход с неяркими лампочками, гулко отдаются шаги. Лестница наверх, вахтер. Он не смотрит на меня, молча отпирает дверь, и я оказываюсь в незнакомом
Дома первым делом открываю словарь Даля. "Лобзать" - это значит холить, лелеять, ласкать. "Лобзай меня, твои лобзанья..." Однако...
Звонок в дверь, улыбающаяся мама: "К тебе гостья". Я не удивлен. События столь связаны-перевязаны, сбиты-сколочены, что Таня не может не появиться. Это она. Здороваемся, я - несколько смущенно, предложение Дунина жжет мозги. Таня спокойна, доброжелательна, даже весела. Входим в мою комнату, молча вглядываюсь в ее лицо. Она хорошенькая и с каждым днем все лучше.
– Кто твои родители?
– Тебя интересует происхождение? Не знаю. Еще два года назад я была в детском доме. Меня взяли добрые люди, я и сейчас живу у них.
– Кто они?
Усмехается.
– Ты уже забыл? Мои названые родители - славные, добрые, замечательные люди! Папа милиционер. Мама... Ну а кто же она? Удочерительница? Звучит ужасно... Она - домашняя хозяйка. Хорошо ко мне относится.
– А как же ты...
– Стала членом организации?
– Голос звучит ровно, спокойно, она словно рассказывает о недавней поездке на Кировские острова. История загадочная...
В двадцать шестом году настоящих родителей Тани арестовало ОГПУ. Дворяне, не смирившиеся с победой хама, они перешли к активным действиям и "засветились". Отцу - он сотрудничал с РОВсоюзом - удалось бежать, мать расстреляли.
– А где теперь... твой отец?
– Тогда ему удалось уехать во Францию, в Париж, там - штаб-квартира РОВсоюза.
– А... теперь?
– Его больше нет.
– А... новые родители?
– Я оказалась в детском доме, под другой фамилией, но меня нашли.
– Не верю. Ты сочиняешь. Детский дом, другая фамилия... Тебя бы сам Ежов не нашел!
Пожимает плечами.
– Гордыня - порок, милый Серж. Смотри...
– показывает крестик на шее. Он сломан посередине и соединен заново.
– Это мой крестильный. Отец сломал его незадолго до ареста. А частицу передал. Верным людям, просил искать. В моем деле, в моих вещах осталась верхняя половинка креста. Как пароль...
– Допустим. А как же уговорили взять тебя обыкновеннейших людей?
– И об этом позже, ладно?
– Голос ее становится непререкаемым, жестким.
– Я пришла, чтобы узнать: что нужно от тебя... Большому дому?
Славно. Не скроешься. Как чудно ощущать себя между молотом и наковальней... Несколько мгновений прихожу в себя, пытаюсь сообразить - как же быть дальше. О чем разговаривать. И где та мера, которая не позволит рухнуть лицом в грязь.
И я решаюсь.
– Кто на самом деле Серафима Петровна?
– На самом деле у нее другое имя, но это потом. Она член организации.
– Она сотрудник Большого дома! Она убила Кузовлеву и Федорчука совсем не потому, что те были так уж опасны, а потому, что лезли не в свое дело, мешали искать
– Серафима Петровна - не сексот. Ты не понимаешь - с какой целью навесили тебе эти макароны на Литейном? Чтобы я и Серафима оправдывались, объяснялись, выложили факты, а ты бы им донес! А они бы все это - в дело! По зернышку, по камушку - тюк-тюк-тюк.
– Они и так все знают. Не задавайся.
– Тогда зачем им ты? Мальчиш-Кибальчиш...
Чертова заговорщица. Я готов дать ей в ухо.
– Пойми. Я должен знать. Для себя. Серафима - из НКВД?
Вздыхает.
– Не будь дураком, Сергей. Они именно на то и рассчитывают, что ты поможешь собрать факты. Все дело в тебе. Ты будешь им помогать?
Не в бровь, а в глаз... Не стану помогать - загонят за можай. Стану тогда... Только повеситься. Вести двойную игру? Да что я - Мата Хари?
Она словно читает мои мысли:
– А мы попробуем. Ладно? Ты только определись - с кем ты? Я тебе еще одну вещь пришла сказать: Званцев - не вымысел.
И пол начинает качаться под ногами, словно корабельная палуба.
Вечером традиционный чай, отчим мрачнее тучи, смотрит зверем. А меня подмывает, подмывает...
– Друг мой, вас вызывают на педсовет? Ваш пасынок опять что-то сморозил?
– На моих устах самая доброжелательная усмешка.
Мама роняет чашку.
– Сергей, может быть, тебе уехать на время? Отдохнуть? Ты стал невозможным.
Трифонович берет себя в руки:
– Не надо уезжать. Он заканчивает десятый; экзамены, поступление. Сегодня меня вызывали в партком...
– Смотрит пронзительно.
– Говорят: отпрыск отбился от рук. У нас не положено.
Хихикаю натужно и зло:
– Вызывали? Сегодня? У вас там правая рука не знает о том, что делает левая? Вопросов не нужно - все равно ничего не скажу.
– Вот он, миг торжества, пускай хоть лопнет! За моими плечами великая родина, которую олицетворяет товарищ Дунин. Дунин и Россия. Россия и Дунин. Когда-нибудь об этом будут написаны тома.
– Можете мне объяснить по-товарищески - ну, как нынешний будущему. Что ждет двойного агента?
У него смешно шевелятся губы, он явно не находит слов. Но огромным усилием воли справляется с бешенством - а что еще могу я вызвать у вполне нормальных людей?
– Двойного агента рано или поздно ждет смерть. Будем надеяться, что это всего лишь теоретический вопрос...
Он что же... понял?
Только этого мне и не хватало. Но сказано то, о чем я смутно догадываюсь и без его компетентного мнения. Как быть?
После уроков провожаю Анатолия домой. Евдокия Михайловна заботливо и дружелюбно накрывает стол, садимся обедать. Борщ украинский, котлеты с картошкой. В моем окружении редко кто ест иначе, разнообразнее. Тетушка мастерица, все очень вкусно, я искренне нахваливаю и вижу, что ей приятно. Потом садимся пить чай (я, конечно, же сам отнес посуду на кухню, но вымыть ее мне не разрешили. Все равно, хоть некоторое подобие исполненного долга). Евдокия Михайловна приносит вкусные сухарики, мы хрустим, припивая крепко заваренным чаем. Какая прекрасная жизнь... Как хорошо. Но ведь точит червячок. Жует. Я должен спросить. Я хочу понять: в чем дело? Почему так пасмурны лица, почему никому нельзя доверять, для чего столько портретов на улицах и еще больше призывов. Разве должно все время убеждать человека в том, что он - винтик, маленький и ничтожный, но крайне важный для Механизма?