Мертвые мухи зла
Шрифт:
И я молча выхожу из-за стола.
Начало сентября, неделю назад мы вернулись с дачи, и безумие, вдруг одолевшее нас, забывается, тает, исчезает за чертой бытия. Первые дни в школе, 10-й класс, умные речи директора (о нем рассказывают шепотом, что некогда преподавал он дочерям ялтинского городничего Думбадзе. Мало кто связывает, что нынешние знаменитые спортсменки, одна из них, кажется, толкательница ядра на небывалые метры, - те самые барышни...): "Деци, - у Андрея Федоровича дефект речи, - вы должны помниц, цто русская литература (он преподает нам именно русскую литературу, иногда, по желанию, когда взыграет в нем ретивое. Тогда наш постоянный преподаватель, единственный в школе знающий и порядочный человек, остается не у дел) всегда служила идеалам освобождения народов нашей страны. Тот, кто учит русскую
После занятий иду на Марсово. Сам не знаю - зачем. Мне нравится зелень Летнего сада, она утешает и успокаивает, мне нравится силуэт Суворова в створе Кировского моста, мне нравится оглянуться вдруг и словно в первый раз, всегда в первый, увидеть печальные купола Спаса на Крови... Гранитных глыб над покойниками не замечаю. Вряд ли я когда-нибудь открою душу даже самому близкому человеку - если он появится, конечно, но не верится мне, что эти некогда живые "умирали прекрасно" и "славно жили". Нельзя жить славно, когда вокруг издыхают страшной смертью недавние ближние твои. Странная мысль. Несвоевременная и крамольная. Никому не скажешь, ни с кем не поделишься, табу. Удивительно только, что к одним паспортам улыбка у рта, к другим - отношение плевое. Чем Андрей Федорович лучше сосланного в тундру или уже расстрелянного Николая Антоновича, хозяина дачи? Да ведь хуже по всем параметрам: Антоновича подхватил ветер революции и, естественно, как и тысячи других, занес на другую сторону. Федорович же служил царскому режиму сознательно и истово. Он ведь директором классической Ялтинской гимназии был. Интересный вопрос: с одной стороны действительный статский советник, штатский генерал (я помню, как папа, когда меня приняли в первый класс, с усмешечкой сообщил маме, кто на самом деле директор моей школы), с другой - совслуж. И ведь ничего, совмещает орла и решку в одном. Философ...
– Сергей!
– Голос сзади. Оглядываюсь, нагоняет отчим. Он в форме, я вдруг ошеломленно замечаю, что издали он и ростом, и статью, и манерой держать голову напоминает отца. Может быть, маме он тоже напомнил?
– Вы разве не на машине?
– Всегда пешком. От Литейного - два шага. Ты из школы?
Мы идем рядом, и я вдруг вспоминаю давнее. Мы с отцом шагаем через Марсово, лето, мне двенадцать лет, полыхает 37-й... У отца замотанное лицо, пробивается щетина. Вроде бы мы гуляем - редкие минуты. "Смотри", произносит, вглядываясь в небо. Оно немного странное, сине-голубое, но цвет густой, предвечерний, хотя день еще в самом разгаре. И вот невероятное зрелище: слева направо пересекает небо яркий шар с пышным, светящимся хвостом. "Комета...
– тихо говорит отец.
– Редкая штука, тебе повезло. Говорят, что когда появляется такая плывущая звезда..." - и умолкает мрачно. "Что, что тогда?" - тереблю его за рукав гимнастерки, но он молчит.
Сегодня я могу продолжить неоконченную фразу: когда появляется комета - приходит несчастье. Папа не захотел меня огорчить, испугать.
– Сергей... Необходимо поговорить.
– Отчим берет меня за руку. Сядем.
Скамейка около гранитной надолбы. Здесь? Ни за что. Трифонович не понимает, в чем дело, но покорно идет за мной. Мы усаживаемся напротив казарм Павловского лейб-гвардии...
– Этот полк первым перешел на сторону революции!
– произносит Трифонович с гордостью.
– Вместе с офицерами! Даже до них дошло величие народного подвига!
– Оставьте, вице-папа...
– произношу равнодушно и вижу на его лице испуг.
– А где офицеры, отчим? Каин, где брат твой Авель? (Нянечка долго объясняла однажды, что такое братоубийство. Я понял.) У него появляется сумасшедшая усмешечка.
– Разве я сторож брату своему?
– говорит безразличным голосом. Удивлен? Все просто: ЦПШ. Церковноприходская школа. Батюшка неглупый был... Ладно. Оставим прошлое. Я о настоящем. Я просмотрел дела: оконченные и те, что в разработках. Я откровенен с тобой. Но это уже реальная служебная и государственная тайна, парень. Так вот: Алексей Иванович два года назад составил справку на Николая Антоновича. Убедительно описал свое и мамы спасение
– смотрит на меня нервно, с глухой печалью в глазах, - оно уже не в архиве оказалось, а в работе. Резолюция замначуправления, комиссара госбезопасности Лошкаря. Арестовать, направить на Особое совещание.
– Опять!
– восклицаю в сердцах.
– Да ведь упразднено! Как внесудебное, что вы мне уши замораживаете?!
– Упразднено, - соглашается.
– Но ведь тех врагов, которые ни в чем не виноваты, - как с ними быть? Короче. Мамино заявление последовало уже после приказа об аресте, там даты выставлены, я тщательно проверил.
– Эх, папаня нумер два...
– качаю горько головой.
– Вам бы маманю остановить, а?
– Я... я люблю ее. Я не смог этого сделать. Тем более - все равно...
– Николаю Антоновичу - да! А нам? Мне, вам, матери? А? Ладно... вам с нею трудно будет. Отец тоже ее любил. Но не позволял. А вы... Все равно разойдетесь, вот увидите...
Встает, оправляет складки за ремнем.
– Сережа... Ты, в общем, подумай... Стоит ли тебе по стопам, так сказать. Служба наша жесткая, подчас - бесчеловечная, при всей ее устремленности к счастью людей. Сегодня мы больше меч и вряд ли станем щитом. А ты подумай. Со мной домой пойдешь или останешься?
– Вы идите... Мне нужно побыть одному. Осмыслить. Понять. Сделать выводы. Может быть, все дело в том, что на неизведанных путях ошибки неизбежны? Как трудно поверить... Няня говорила: верующий во Христа ступает прямыми стезями. Но я не верую. И что тогда?
Комета уже над Петропавловкой, наверное. Она будто догорает. Но я понимаю: это мне только кажется. Это было давно.
Нужно идти домой, куча уроков на завтра, учителя после каникул бьют копытами, словно застоявшиеся кони. Могут быть неприятности, я у всех у них с прошлого еще года под большим подозрением. Им ведь все равно, что творится у человека дома, на душе... Им подавай А + В = ... Школа - родной дом? Смотря для кого...
Выхожу на набережную. За спиной Летний, решетка, домик Петра. Впереди простор Невы, свинцовые волны имперского могущества. И острый шпиль собора. Ангел. Его просто забыли снять. И заменить Карлом Либкнехтом. Или Розой Люксембург. Протянутая рука (как у вождя) указывает светлый путь. Всегда в ту сторону, куда дует ветер...
С такими мыслями мне место в Крестах или на Шпалерной, во Внутренней тюрьме госбезопасности. Мне не служить, а сидеть. А ноги несут, и я все убыстряю и убыстряю шаг. Вот и Литейный мост, сейчас перейду на Выборгскую сторону и увижу дом Лены. Дом есть, а Лены нет. Красивый, немного вычурный дом дореволюционной постройки - впрочем, откуда здесь взяться другим. Но прежде надо (надо, надо!) сделать усилие и оглянуться. Вот она, серая цитадель кровавого возмездия1. За то, что были. За то, что жили. За то, что не перешли на другую сторону. Что стоит перейти на другую сторону? Улицы, например? Только Гений, разделивший на белых и красных, не велит переходить. Разве что - на время. Для удобства. А потом...
Я определенно сошел с ума. Я не смею так думать. Это предательство интересов. Рабочего класса. Крестьянства. Трудовой интеллигенции. Отца. Матери. Отчима. Да-да, даже отчима. Я заблудился. Это виноват дом Лены. Вот он, передо мной. Парадное с выбитыми стеклами. И девочка в голубом прозрачном платьице выбегает мне навстречу... Выбегает. Убегает. Исчезает. Нету. И никогда не будет. Зачем...
Нет. По-че-му?
Стучат колеса, свистит и гудит паровоз, я еду в Мельничный ручей, искать вчерашний день. Доверенный мне некогда пакет. Он так и остался под половицей - закрутило, завертело, сползло на край, не до пакета было. Но пакет - это во-вторых. Главное - Николай Антонович. Не могу объяснить, что случилось. Почему трагедия этого чужого в общем-то человека задела так остро, так беспощадно. Вот, и разговор с отчимом, наверное, подтолкнул. Что я хочу найти, о чем узнать? Славные ребята из оперативного отдела управления тщательно перевернули и вывернули наизнанку весь дом. Вскрыли полы, вскопали землю в погребе. Если они нашли пакет Лены - ей кранты. Э-э, глупости, ее вину перед рабоче-крестьянской властью ничто не усугубит. Сто таких пакетов только подтвердят в глазах следствия, что все сделано правильно. Н-да...