Мертвый час
Шрифт:
– Почему нет? Никто за ними не следил. Но…
– Что «но»?
– Одет должен был не по барски. Иначе полтинник.
– У вас, смотрю, не забалуешь.
Крутилин расстроился. Если к Четыркину заходили только двое – Тарусов и Волобуев, – один из них точно убийца. И сомнений кто – никаких. Но если мог зайти любой обладатель пятачка, доказать вину Волобуева будет ой как непросто.
Выпущенный с извинениями из арестного дома Дмитрий Данилович пригласил Крутилина отобедать. Отца на даче уже не застал – тот, выпросив у Сашеньки на дорогу десять рублей, отправился в Озерки. Ася, дожидавшаяся
Когда мужчины перешли к коньяку, а дети к десерту, княгиня Урушадзе осторожно поинтересовалась у Ивана Дмитриевича:
– Авика отпустят?
– Нет, увы. Попытка сокрытия трупа и кража денег – тоже весьма серьезные преступления, – объяснил Крутилин. – Не исключаю и того, что следователь предъявит вашему мужу обвинение в соучастии в убийстве.
Ася всхлипнула, положила вилку, которой ковыряла пирожное, и выбежала в сад.
– Как ее жаль, – расчувствовалась Александра Ильинична. – Она так любит своего Авика!
– А он любит ее, – поддакнул Дмитрий Данилович.
– Да уж, нечасто встретишь подобную взаимность, – вздохнул Крутилин, у которого собственный брак трещал по швам. – Ну разве что у вас, господа Тарусовы.
Дмитрий Данилович чуть не поперхнулся. С самого освобождения искал предлог, чтоб побыстрей отсюда уехать. Словно мотылек, что не может не лететь на пламя, князь Тарусов рвался к Лизе.
– Ты будешь и дальше защищать Авика, дорогой? – спросила мужа Сашенька.
– Разве у меня есть выбор? – усмехнулся Тарусов. – Ты все равно заставишь. Однако, предупреждаю, процесс предстоит сложный. Защитник Волобуева примется утверждать, что раз никто не видел, как граф входил в дом, он невиновен.
– А убийство Четыркина? От него графу не отпереться, – воскликнула Сашенька.
– Тоже не уверен, – покачал головой Диди. – Уж слишком нарочито. На месте преступления найден платок с монограммой, в письменном столе – склянка из-под хлороформа. Защитник Волобуева будет доказывать, что улики подкинуты.
– Неужто и вы криминальные романы почитываете, Дмитрий Данилович? – в третий раз за день задал этот вопрос Иван Дмитриевич.
– Есть такой грех, – признался князь, вспомнив чепуху, за которой провел утро.
– В этих романах преступники всегда умны и расчетливы, а мы, зухеры [143] , сплошь простаки. В жизни оно наоборот. Преступник в момент злодеяния всегда нервничает и потому совершает ошибки. Глупые ошибки! По ним злодеев и вычисляем.
– Тогда вычислите, уж пожалуйста, грабителя, выкравшего у Волобуева облигации, – подначил Крутилина Дмитрий Данилович. – Четыркин так яростно отрицал свою вину, что, признаться, ему поверил. И теперь мучаюсь над этой загадкой.
143
Сыщики.
– Придет время – вычислю, – улыбнулся Крутилин.
– Я знаю, кто их украл, – раздалось от двери.
Все вздрогнули. За разговором и не заметили, как в столовую вошла Нина.
– И кто? – спросил Крутилин.
– Здравствуй, Ниночка, проходи, – пригласила барышню Сашенька, чуть не указав на Асино место. Хорошо заметила, что и княгиня Урушадзе стоит у двери. – Асечка! Как я рада, что ты вернулась.
– Это
– И кто? – повторил вопрос Иван Дмитриевич.
– Ограбление графа Волобуева задумала я, – выпалила Нина.
– Не может быть, – прошептала Ася.
– Дети, марш в сад, – скомандовала Сашенька отпрыскам.
Никто из них не шелохнулся.
– Мы тоже хотим знать, – заявил Евгений.
– А ну быстро.
Таня фыркнула и вышла первой, Володя, схватив в каждую руку по бутерброду, поплелся за сестрой. Евгений надеялся, что ему, как старшему, позволят остаться, но мать была неумолима.
– Сперва все хорошенько обдумайте, Нина, – попытался предостеречь девушку от необдуманных заявлений Дмитрий Данилович. – Иван Дмитриевич при исполнении и не сможет сохранить услышанное в тайне.
– Потому и пришла.
Присаживаться Нина не стала. Рассказывала стоя:
– Отец в завещании отписал мне оба имения на Брянщине, все акции и облигации, большую часть денежных вкладов. Маме досталась лишь небольшая сумма, впрочем, вполне достаточная для скромной жизни. Но, по условиям завещания, я стану богатой лишь после замужества. До того всем распоряжается опекун, конечно, под наблюдением Опекунского совета.
– Опекун – ваша мать? – предположил Крутилин.
– Да. Должна признать, последняя воля отца сперва показалась мне странной. Почему он оставил все состояние мне, а не матери? Но не прошло и года с его смерти, как я его поняла. Батюшка опасался, что мама снова выйдет замуж и нашим имуществом станет распоряжаться ее новый супруг. И потому решил подстраховаться на случай, если тот окажется проходимцем. Как в воду глядел! До сих пор не понимаю, как после отца, настоящего русского помещика, умного, доброго, справедливого, на похоронах которого рыдали сотни наших бывших крепостных, мать вышла замуж за спившегося, дурно пахнувшего, необразованного похотливого урода.
– Ниночка! О покойных так не говорят, – попыталась сделать внушение Сашенька.
– Про негодяев только так, – парировала девушка. – После их свадьбы мы перебрались в Петербург, по словам матери, ради моего образования. Я чувствовала, я знала, что на ее чувства Глеб Тимофеевич отвечает лишь внешне, а в глубине своей подлой души он maman ненавидит и жаждет избавиться от нее. Вижу на ваших лицах скепсис. И понимаю почему! Разве можно верить падчерице, возмущенной тем, что ее мать вышла замуж вторично? Как вы ошибаетесь! Была бы счастлива, если бы новый мамин муж оказался достойным ее. Но Четыркин… Знаю, так говорить грешно, но я рада, что он убит. Ведь он… Нет, все равно не поверите.
– Ты говори, мы разберемся, – буркнул Крутилин.
Монолог девицы был сумбурным и затянутым, а Ивану Дмитриевичу хотелось побыстрей узнать про грабителя, не вникая в чужие семейные дела.
– Четыркин собирался убить маму. Да-да, не смейтесь. Как-то в их спальне среди белья в шкафу я обнаружила книгу, описывающую действие разных ядов. Зачем он ее изучал? Зачем на кухне прятал склянку со стрихнином?
– Сообщали об этом матери, мадемуазель? – спросил Крутилин.
– Да. Она в ответ рассмеялась. Мaman плохого про Четыркина слушать не желает. Сколько раз я жаловалась, что Четыркин не дает мне прохода, все время пытается коснуться, погладить, потискать. Мать в ответ, де, я преувеличиваю и что Четыркин теперь мне отец, а значит, вправе проявлять свои чувства.