Мертвый час
Шрифт:
Не дождавшись от нее защиты, решила действовать сама: выйти замуж и избавиться от опеки. Но за первого встречного не хотелось. Мечталось по любви, чтоб до гроба. В прошлом году нас пригласили сюда на свадьбу, и я познакомилась с Николя Волобуевым. Вы ведь не знакомы с ним? Он похож на старшего брата, только еще более красив. Мы стали встречаться. Раз в неделю он провожал меня из гимназии до дома. Я попыталась открыться матери, сказала, что влюблена, но она в ответ закричала, что Николя мне не пара и она костьми ляжет, но не допустит нашего брака. Потому мы и скрывали наши чувства.
– Какой сигнал? – не понял Иван Дмитриевич.
– Нам нужны были деньги. Ведь вступить в наследство сразу не удастся: всякие нотариусы, проволочки, вдруг мать оспорит наш брак? А адвокаты стоят дорого. И я предложила Николя позаимствовать средства у его отца.
– Это называется украсть, – дал юридическую формулировку намерениям Нины Дмитрий Данилович.
– Нет, позаимствовать. Я все вернула бы, и с процентами, когда получила бы наследство.
– Расскажите про ваш план поподробней, – попросил Иван Дмитриевич.
– Николя должен был пробраться в кабинет отца и взломать ящик. Это возможно лишь ночью при условии, что граф в отъезде, потому что спит он в кабинете. Мне предстояло выяснить, когда Андрей Петрович останется на ночь в Петербурге. По словам Николя, такое, хоть и нечасто, случалось. Чтобы быть в курсе событий, я сблизилась с Асей. Прости меня, дорогая, за этот гадкий поступок.
– Я… я прощаю! Я понимаю тебя и рада, что у Николя будет такая смелая и решительная жена, – вымолвила княгиня Урушадзе.
Нина горько улыбнулась:
– Нам не суждено соединиться.
– Почему?
Вместо ответа на этот Асин вопрос Нина продолжила признания:
– Но весь июль, как назло, Андрей Петрович ночевал дома. Мы с Николя сходили с ума от ожидания. Рискуя быть узнанным, он пару раз приезжал в Ораниенбаум, чтобы со мной повидаться. О прибытии Николя я узнавала по зарубкам, которые он оставлял на лестнице, что ведет с Кронштадтской в Нагорную часть. Каждое утро я там спускалась и, если видела свежую отметину, бежала в Верхний парк, где Николя меня ждал на скамейке. Однажды и мне удалось вырваться в Петербург.
– Когда обманула Пржесмыцкую? – уточнила Сашенька.
– Да, так и было. Мы с Николя погуляли по набережным и даже поцеловались. И вот двадцать четвертого июля я совершенно случайно узнала, что у графа Волобуева в полночь назначено свидание в Петербурге. Сразу пошла на телеграф и дала Николя телеграмму.
– Откуда узнала про свидание? – перебил девушку Крутилин.
Нина сцепила губы, судя по ее мимике, отвечать на этот вопрос она не собиралась.
– Ну же, ну, – поторопил ее Иван Дмитриевич. – Снявши голову, по волосам не плачут. Если признаваться, то во всем.
Девушка смотрела в пол.
– А давай угадаю. Письмо Красовской прочла? Правильно?
И снова чуйка Крутилина не подвела. Его смелая догадка подтвердилась
– Как
– Анастасия Андреевна, дайте-ка мадемуазель ваш листок, – попросил Крутилин, Ася торопливо достала записанный ею со слов мужа текст письма Красовской. – Оно? То самое?
Нина пробежала листок глазами:
– Текст – да, но почерк другой.
Ася кинулась Нине на шею, закричав Крутилину:
– Убедились? Авик не врет. Никогда не врет.
Крутилин и сам был доволен.
– Хотелось бы узнать, мадемуазель, – обратился он к Нине, когда закончились объятия, – при каких обстоятельствах вам удалось узнать содержимое письма, которое вам не предназначалось.
Нина, потупив взор, стала рассказывать:
– В тот день, 24 июля, maman с Четыркиным куда-то ушли, я сидела дома одна, читала. Вдруг заходит Красовская и спрашивает Глеба Тимофеевича. Я предложила ей обождать, хотя знала, что мои вернутся не скоро, ведь они только что ушли. Потому что мне хотелось пообщаться с великой актрисой. Я видела Красовскую на сцене – это незабываемо, волшебно, гениально. Макрида растопила самовар, мы с Екатериной Захаровной сели пить чай. Я принялась рассказывать, что мы с отцом тоже ставили спектакли в имении.
– Любительские? – уточнила Сашенька.
– Губительские, так называла их маман. Мол, только пьесы портим. Но мы с отцом эти постановки обожали. Привлекали соседей, строили декорации, накладывали грим. Я даже наши фотографические портреты вытащила, показать себя в гриме. Но Красовская меня почти не слушала, думала о чем-то своем. Выпив чаю, попросила принести листок бумаги, перо и чернильницу. Я заодно прихватила протекучку. Абсолютно новую!
До середины XIX века в письменные наборы непременно входила песочница, потому что чернила на бумаге высыхают не сразу. Исписанный лист сворачивали или складывали лишь тогда, когда насыпанный на него речной песок впитывал излишки чернил.
Но однажды на одной английской бумажной фабрике допустили небрежность – целлюлозу забыли пропитать клеем, отчего бумага получилась слишком рыхлой и шершавой, писать на ней было нельзя, зато она превосходно впитывала чернила. Такую бумагу в России называли по-всякому: и промокательной, и промокаткой, и промокашкой, и даже протекучкой.
– Написав письмо, Екатерина Захаровна его тщательно промокнула и вложила в конверт. Заклеив, попрощалась и ушла. А я стала разглядывать протекучку и узнала, что она приглашает Андрея Петровича к себе в полночь.
– Постой-постой, разве в письме было указано имя? – насторожился Крутилин.
Если так – Урушадзе врет. А коли врет, он и убийца.
– Нет, но Красовская обмолвилась, что пишет Андрею Петровичу. Я даже предложила передать ему в руки, но она почему-то не захотела. После ее ухода я сразу побежала на телеграф и дала Николя телеграмму. Весь вечер потом волновалась, получил граф письмо или нет? Потому что он спокойно сидел за столом, выпивал и ехать никуда не собирался. И наконец ему принесли конверт…