Мертвый час
Шрифт:
– Вот и займись.
– Непременно. Но сперва дай пять рублей, иначе что я ей верну? Ты ведь знаешь мои стесненные обстоятельства…
Дмитрий Данилович со вздохом полез за портмоне.
– И красненькую прибавь. Придется ехать в адресный стол…
– Помилуй, справка стоит копейки.
– А извозчик туда-сюда? А вдруг несчастное дитя живет в каких-нибудь Тайцах? Так что не торгуйся.
Выговский взялся проводить старика до двери и в коридоре шепнул ему адрес – ведь Лиза лишь вчера сдала паспорт старшему дворнику, вряд ли ее данные добрались до адресного стола. Тарусов-старший в благодарность пожал ему руку.
Вечером,
Сразу отлегло от души. Считал Лизу умной, тонкой, а она… Обычная провинциальная мещанка с пошлыми шуточками.
Во втором… Сперва Тарусов прочитал исписанный неграмотными каракулями листок, подписанный коридорным меблированных комнат, что на улице Фурштатской, Иваном Нестеровым. Тот сообщал «дарагой книгине» о визите в их заведение влюбленной парочки, случившемся в среду. Несмотря на вопиющую орфографию, было понятно, что письмо диктовал человек грамотный и не чуждый стилю. Парочка была превосходно описана и легко узнавалась. Далее Нестеров сообщал, что «галупки» пробыли в заведении два часа и, судя по следам на простыне, занимались… Вероятно, предложенное Нестеровым крепкое словцо настолько понравилось Лизе, что было вставлено в письмо. Однако здесь его не приводим, так как в сочинениях, дозволенных цензурой, оно недопустимо.
У князя задрожали не только руки, задергались и заходили ходуном все части тела. Отложив письмо Нестерова, князь из того же конверта вытащил второй листок. Там было одно слово, написанное рукой Сашеньки: «Прощай!»
Глава двадцать вторая
Наступил сентябрь, и природа перед долгим морозным сном затеяла обычный свой карнавал: набивший за лето оскомину зеленый цвет словно в калейдоскопе сменился на желто-красный, рябины надели алые сережки, а боярышник – пурпурные, крепыши-боровики затеяли прятки с грибниками, а легкий ветерок – танцы с шуршащими листьями, на ветках озабоченно обсуждали путь на юг птицы, а солнышко, будто застенчивая невеста, то и дело скрывалось за тучи.
Дачников в Ораниенбауме поубавилось. Поубавились и цены: что на продукты, что на жилье. Карл Густавович Мейнард, обрадовавшись, что Сашенька остается на сентябрь, скинул ей аренду вдвое.
С развитием железных дорог жители европейских столиц сменили городские квартиры на дома в предместьях – возросшие скорости позволяли теперь главам семейств каждый день ездить на службу и обратно. Но в Петербурге подобному переселению воспрепятствовал климат: суровые снежные зимы требовали разорительных расходов на отопление, а из-за постоянных заносов поезда то и дело отменяли: так и в присутствие, неровен час, опоздаешь, да и простудиться на продуваемых всеми ветрами деревянных станциях немудрено.
К началу занятий Евгений и Татьяна вернулись в петербургскую квартиру к отцу. Наталья Ивановна тоже уехала в столицу, взяв перед предстоящей свадьбой расчет. В Рамбове остались лишь Сашенька с Володей, Обормот да кухарка.
Возвращаться к мужу княгиня не собиралась. Ее любовь была безжалостно растоптана. Как он мог? О чем думал? Сашенька считала Диди идеалом, разве что не молилась на него, а он…
К княгине зачастили парламентеры: отец, брат, Лешич… Мол, что поделать – такова она, мужская натура, надо смириться, хотя бы ради детей. Евгений и Татьяна, навестившие маменьку в одно из воскресений, тоже осторожно коснулись этой темы.
Княгиня в споры
Сашенька с Володей много гуляли, ездили по окрестностям. Однажды, дело было в субботу, младший сын попросился в Нижний парк:
– На лодочке покататься, – объяснил он свое желание.
По дороге к причалу Сашенька по обыкновению затараторила познавательное:
– После смерти Екатерины Второй дворцы и парки в Ораниенбауме снова пришли в упадок, и лишь когда их владельцем стал великий князь Михаил Павлович, здесь снова забурлила жизнь. Впрочем, сам великий князь больше любил Павловск, зато его жена Елена Павловна прикипела душой к Ораниенбауму. Благодаря ей дворцы были облагорожены и перестроены, а парк разбит заново.
– Это она? – перебил маменьку Володя, указав на статную барыню, шествовавшую по аллее.
– Володя! Разве можно пальцем? – с укором спросила мать.
Но великая княгиня уже заметила неосторожный жест и благосклонно улыбнулась хорошенькому малышу. Тот учтиво поздоровался, Александре Ильиничне пришлось представиться. Елена Павловна вспомнила (не без усмешки) Сашенькиного тестя, Данилу Петровича. Наслышана была и о Диди:
– Говорят, ваш муж – многообещающий юрист.
– Да, папа очень умный, – подтвердил Володя, – только мама с ним поругалась.
Великая княгиня рассмеялась и пригласила Сашеньку посетить завтра музыкальный вечер у нее во дворце. Александра Ильинична поблагодарила, но прийти, увы, не смогла. Как это часто бывает, после небольшого затишья события вдруг завертелись-закружились, и именно в то воскресенье княгиня узнала разгадку всех тайн.
Однако обо всем по порядку.
Сперва о юридических перипетиях дела Урушадзе – Волобуев.
Судебный следователь 5-го участка Гнусарев с версией начальника сыскной полиции Крутилина не согласился и объединять дела Красовской и Четыркина не стал. Более того, обвинение так и не определило, кто именно – Урушадзе или Волобуев, а может быть, оба в сговоре – застрелил актрису. В обвинительном акте была выражена надежда, что виновника смертоубийства определит суд присяжных. Если им признают Волобуева, его приговорят к каторге на срок от двенадцати до пятнадцати лет, князь Урушадзе в этом случае отделается арестантскими ротами за кражу кредиток. Если же виновным в смерти Красовской окажется Автандил, на каторгу сошлют его, но на гораздо более длительный срок все из-за той же кражи денег, а вот Андрей Петрович будет полностью оправдан.
Впрочем, Волобуеву предстоял еще один процесс, по делу Четыркина. Потому его адвокат Михаил Семенович Александрович из кожи лез вон, шел на всякие уловки и хитрости, лишь бы добиться оправдательного вердикта – это давало шанс выиграть и следующий суд. А вот князь Тарусов (Сашенька составила о том суждение из прочитанных в газетах стенограмм и рассказов Аси) вел себя вяло и, похоже, вчистую проигрывал.
Дмитрий Данилович ненавидел это дело. Понимал, что не прав, что клиент не виноват в его семейных невзгодах. Каждое утро пытался настроиться на борьбу, но, войдя в зал, видел Лизу с неизменной усмешкой на устах, и руки его опускались. Тарусову хотелось уйти, забиться в угол и забыться. Что и делал вечерами. Вошедшая в привычку после расставания с Сашенькой бутылка в этом помогала.