Месть Бешеного
Шрифт:
— И где сейчас Мартиросов? И почему он требовал своего дядю? Он что, не знал, что тот свалил за границу?
— Да он так мало гулял на воле, что не успевал следить за событиями не только в стране, но и в собственной семье. Я помог ему перебраться в Бутырский изолятор, где он сейчас и отбывает наказание. Поваром работает. Вообще-то в «рабочке» на Бутырке разрешают оставлять только по первому сроку, но на сей раз решили сделать исключение.
— Вряд ли при таком образе жизни у него сохранилось фото любимого дядюшки, — поморщился Савелий.
— А
— А ты как думал? — Зелинский хитро прищурился, — Ну, ты как, готов к поездке? — К какой поездке? — удивился Савелий. — Как к какой? В свои памятные места! — В Бутырку, что ли? — догадался Савелий. — Туда я всегда готов!
— В таком случае… — Александр Васильевич нажал на кнопку селектора. — Вика, скажи Славе, что мы сейчас выезжаем, а с товарищами, что записались ко мне на прием, созвонись и скажи, что я приму их в другой день.
С каким-то особенным чувством подъезжал Савелий в прокурорской «Волге» к воротам Бутырской тюрьмы. Он даже не сразу узнал, где они находятся: до этого его привозили сюда через другие ворота в «Черной Марусе», из которой ничего не увидишь. («Черными Марусями» называли в народе автозаки, то есть спецмашины для перевозки заключенных).
Черная «Волга» остановилась у административного корпуса. Из него уже спешило начальство, предупрежденное дежурным на проходной.
— Чем обязаны столь высокому гостю? — с напряжением в голосе спросил Зелинского черноволосый худощавый полковник, поздоровавшись с ним за руку.
— Познакомься с моим приятелем! — Зелинский уже хотел назвать его, но, перехватив взгляд Савелия, представил только полковника. — Полковник Орешкин, начальник сего заведения.
— Иванов, уголовный розыск! — быстро сказал Савелий, отвечая на рукопожатие. Полковник недоуменно взглянул на Зелинского, не понимая, зачем с прокурором сотрудник уголовного розыска?
— Послушай, дорогой, я к тебе не с прокурорским надзором приехал, а по делу. Нам нужно переговорить с одним из твоих подопечных…
— Подследственный, осужденный? — облегченно вздохнув, спросил полковник. — Он в твоей хозобслуге работает… — Если он что-то натворил, то почему я ничего не знаю? — У Орешкина сразу же прорезался начальственный басок, и он грозно посмотрел на полноватого майора, который под его взглядом сразу втянул голову в плечи. — Или старое что всплыло? Так я его мигом на этап отправлю: свято место пусто не бывает.
— Скажешь тоже: тюрьма и свято место… Побойся Бога! — усмехнулся Зелинский.
— Удивляетесь? Но вы не можете себе представить, сколько просьб я получаю едва ли не каждый день: оставить в хозобслуге, не отправлять на этап. Не понимаю! В колонии все-таки свежий воздух, относительно свободное передвижение, а здесь? Четыре стены, и паши как папа Карло, чтобы заработать досрочное освобождение! — Полковник Орешкин хотел сплюнуть, но вовремя спохватился и только потер ладонью худой подбородок.
— Не обольщайся: заявления-то пишут новенькие, да тот, кто боится идти на зону, — запачкался в чем-то. Ладно, не об этом сегодня речь…
— Зелинский повернулся к Савелию и спросил, словно сам забыл: — Как его фамилия?
— Валентин Александрович Мартиросов, тут же отчеканил Савелий.
— А-а! — протянул полковник. — Этого мужичка я знаю, даже лично как-то беседовал… На «рабочку» пойдете, или сюда привести? Зелинский бросил взгляд на Савелия и пожал плечами.
— В общем-то, все равно… Но лучше туда сходим, не возражаете? — спросил он, повернувшись к Савелию.
— Можно и там, — осторожно отозвался тот. Не успели они войти в основной корпус, как в нос ударил знакомый тошнотворный запах прогорклого человеческого пота и кислых щей — запах, какой бывает только в тюрьмах.
Савелий поморщился, и сразу же нахлынули воспоминания. Казалось бы, прошло столько лет, а все было словно вчера! Ему почудилось, что сейчас он снова окажется в переполненной камере, где на скопившийся табачный дым можно, казалось, спокойно положить топор и он будет висеть в воздухе, освещаемый вечно горящей тусклой лампочкой.
Почему так устроена человеческая память? Почему она сохраняет в своих уголках все мерзкое, отвратительное, даже не пытаясь стереть все это из своих глубин? Хотя, если хорошо подумать, это и правильно, потому что человек должен помнить не только хорошее, но и плохое. Иначе и быть не должно.
Неожиданно Савелий повернулся к Зелинскому и спросил:
— Александр Васильевич, я могу хотя бы в глазок взглянуть на ту камеру, в которой меня здесь держали?
— Зачем это… — начал Зелинский, но вдруг увидел в глазах Савелия нечто такое, что ему расхотелось развивать эту тему. Он взглянул на полковника: — Это возможно?
— Так вы у нас бывали и в качестве подследственного? — удивленно воскликнул тот. — Да, по недоразумению… — не вдаваясь в подробности, ответил за Савелия Зелинский.
— Что ж, проблем здесь не вижу… Какая камера?
— Сначала девяностая, потом сто двадцать девятая.
— Последняя на «спецу», — заметил полковник.
— Думаю, что и одной девяностой будет достаточно! — усмехнулся Савелий.
— Хорошо, идемте. — Полковник двинулся вперед, а они вслед за ним.
Шли молча, каждый думал о своем. Шли по длинным коридорам, через каждые пятнадцатьдвадцать метров перегороженным металлическими решетчатыми воротами, по которым прапорщик, сопровождавший их группу, проводил длинным металлическим прутом, предупреждая конвоиров, ведущих навстречу подследственных. Делал это он привычно, автоматически.