Месть еврея

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна

— Эта материя, затканная серебром, великолепна,— сказала она по-итальянски, оправляя стан и трен платья.— Но то платье, которое тебе раньше прислали, мне нравится, пожалуй, больше всего. Какими оно от­делано кружевами.

— Каждое отвечает своему назначению,— промолви­ла Валерия со вздохом.— Первое — легкое и воздушное, как беззаботное счастье прежних дней, а это тяжелое и роскошное, как мое новое положение.

Приколюв ей на голову кружевную вуаль и венок из померанцевых цветов, Антуанетта прижала к груди свою подругу и, целуя ее, с глазами полными слез, сказала ей:

— Теперь я уйду, дорогая моя, помолись, чтобы бог дал тебе забвение прошлого и сделал тебя столь

же счастливой, насколько ты хороша и достойна любви.

По уходу графини, Валерия прошла в молельню и стала на колени перед распятием из слоновой кости, стоявшим на аналое. На кресле лежала великолепная благоухающая гирлянда из белых роз и померанцевых цветов, которую она сплела сама утром. Несколько ми­нут она горячо молилась, затем встала и, приподняв атласную портьеру молельни, нерешительным голосом позвала камеристку. Марта была молодой красивой де­вушкой, свежей и веселой, но довольно глупой. Она служила в доме с тех пор как Валерия вышла из пан­сиона и, казалось, была ей очень предана. Впрочем, она обладала немалой долей любопытства, свойственного слугам, и сердечные дела ее госпожи были ей известны более, чем жениху графини.

— Послушай, Марта, могу ли я довериться тебе? — спросила взволнованная Валерия.— Исполнишь ли ты поручение, которое хочу на тебя возложить, так как не могу доверить его никому другому?

— Ах, сударыня! Можете ли вы в этом сомневать­ся? — с жаром ответила она.— Я сделаю все, что прика­жете, и буду молчать как рыба.

— Вот в чем дело. Помнишь молодого банкира Мейера, который часто бывал у нас? Тебе известно, что он застрелился? Я была дружески расположена к это­му несчастному молодому человеку, и вот хочу, чтобы пока я буду в церкви, ты пошла бы на еврейское клад­бище и положила эту гирлянду на его могилу. Можешь ты это сделать?

Со слезами на глазах Валерия подала ей гирлянду, снятую с кресла, но к крайнему своему удивлению за­метила на лице камеристка какое-то странное замеша­тельство.

— Ах! — заговорила Марта,— я жизнь готова отдать, чтобы доказать мою преданность вашему сиятельству, но это... ах! Если бы вы знали! Если б я смела!.. Иисус Христос и пресвятая Богородица, вразумите меня!..

— Что с тобой, Марта? Ты больна? — спросила испу­ганно молодая девушка.

— Нет, нет, не больна, но я не могу долее молчать.— Марта упала перед ней на колени и проговорила дро­жащим голосом.— Я должна открыть вам то, что об­легчит вашу душу и возвратит вам счастье: г-н Мейер жив!

— Он жив? — спросила Валерия, хватаясь за пор­тьеру, чтобы не упасть.— Ты бредишь или это правда?

— Да, графиня, это правда. Его рана была очень серьезной, но не смертельной; он совсем поправился и даже...— она не договорила.

«Он женился», хотела она сказать, но не решилась, боясь огорчить свою госпожу и возбудить в ней ревность.

— Простите меня,— продолжала она,— но я знаю, что г-н Мейер должен был жениться на вас и любит вас больше жизни. Его камердинер Стефан — мой же­них. Он ходил за своим раненым барином в то время, когда тот был в бреду. От него-то я все узнала и хо­тела успокоить вас известием, что г-н Мейер жив.

Едва дыша, Валерия наклонилась к Марте.

— А не говорил тебе Стефан, как он перенес все, что произошло?

Не предвидя последствий своей болтовни, Марта с жаром продолжала:

— Ах, Стефан рассказал мне в каком отчаянии был г-н Мейер. Он никогда не утешится, потеряв вас, це­лыми днями он ходит как приговоренный к смерти, ед­ва прикасается к блюдам, которые ему подают, иногда сидит такой мрачный, что боятся, как бы он опять не наложил на себя руки. Но Стефан и другой лакей по­стоянно издали следят за ним, и вы можете быть спо­койны, ни одной минуты он не остается без надзора. Стефан очень хороший человек, бережет его, как свой глаз. Сегодня он зашел ко мне на минуту и сказал, что вчера г-н Мейер не вернулся с прогулки, а велел отвезти себя на загородную виллу, где в саду у него находится большой пруд, и Стефан поспешил туда, чтобы следить за господином Мейером, так как он опять в сильном припадке горя и, как выразился выездной лакей, похож на привидение.

— Хорошо, Марта, ступай,— прошептала Валерия, падая от изнеможения в кресло.

Она не заметила, как вышла камеристка. Одна мысль «Самуил жив» наполняла все ее существо. То, что было тенью, ожило вновь. И несчастный бродит, как приго­воренный к смерти и, быть может, намереваясь в этот раз вернее покончить с жизнью, которую она ему отра­вила и разбила. Вероятно, он знает, что сегодня ее свадьба и, может быть, в то время, как она в церкви будет клясться Раулю в любви и верности, он в поры­ве отчаяния... Валерия встала, сжала голову руками; лицо ее пылало, сердце так билось, что готово было разорваться, и дрожь пробегала по телу. Могла ли она допустить вторичное самоубийство и не попытаться оста­новить его, пояснив Самуилу, что вина ее не была так велика, как он полагал.

Возбуждение, ослепляющее рассудок, свойственное ее характеру, все более и более овладевало ею. В мину­ты сильных душевных волнений оно отнимало у нее способность размышлять и могло увлечь ее на самые невозможные поступки. Рауль, предстоящая через два часа свадьба, риск, которому она подвергалась, все бы­ло забыто, одна мысль, одна лишь цель существовала для нее: увидеть Самуила, оправдаться в его глазах и вырвать у него обещание не посягать более на свою жизнь. Она встала с твердой решимостью и, тревожно оглянувшись кругом, пошла в гардеробную, поспешно достала большой бурнус с капюшоном, который покры­вал ее до самых ног, закрыла лицо густой вуалью, взяла портюне и, подняв на руку свой шлейф, сбежала в сад. Никто ее не заметил. Слуги, занятые приготовлением к свадьбе, были в комнатах или в буфете. Она окликнула извозчика и дала кучеру адрес виллы.

— Если ты доставишь меня туда за десять минут,— сказала она,— подождешь там немного и привезешь об­ратно, то получишь два золотых.

Валерия знала виллу по описанию Самуила и веле­ла кучеру остановиться не у большого подъезда, но не­сколько дальше, у калитки бронзовой решетки. В лихо­радочном волнении она вышла из кареты, отворила ка­литку, которая не была заперта изнутри, и вошла по­спешно в сад. Ее ноги в белых башмачках проворно ступали по песку. При первом повороте аллеи увидела она гладкую поверхность сверкающего из-за деревьев пруда. В зелени деревьев виднелись крыша и маленькая башня виллы. Валерия с беспокойством всматривалась в зеленую чашу. Что, если тот, которого она ищет, не здесь, а в комнатах? Туда она не решится войти. Но при­ближаясь к пруду, она вздрогнула, остановилась и спря­талась в тени кустов: в нескольких от нее шагах кто-то показался на боковой аллее и, скрестив руки, задум­чиво шел, поглощенный своими мыслями.

Она сразу узнала Самуила, хотя он страшно изме­нился и похудел. На бледном осунувшемся лице его застыло выражение мучительной тоски.

Под тенью густого каштанового дерева у самой во­ды стояла скамейка, и Самуил опустился на нее, отки­нув назад голову, как бы желая свободно вздохнуть, затем с выражением глубокого страдания закрыл лицо руками и остался неподвижным. Валерия направилась к нему. Слегка коснувшись его руки, она подавленным голосом проговорила:

— Самуил!