Место под солнцем
Шрифт:
И что дальше?
Либо Катя соглашается занять место Глеба, нырнуть с головой в темное, опасное, дурно пахнущее болото, которое красиво именуют «игорным бизнесом», и тогда можно быть спокойной и за театр, и за собственное материальное благополучие. Либо она продолжает брезгливо воротить нос, витать в облаках, с беспомощной улыбкой сообщает Луньку, что умеет только танцевать, а про деньги ничего не знает.
Квартиру и машину у нее никто не отнимет, но театр развалится. Она, конечно, может устроиться в другую труппу. Но там свои примы, свои солистки, не
А дальше, в сорок? Идти преподавать хореографию в Дом культуры? Тоже — спасибо, не надо. Причем деньги-то все равно придется считать рано или поздно, но это уже будут совсем другие деньги. Гроши.
А труппа? Конечно, кто-то из ребят устроится, но многие останутся на улице. Виновата будет только она. И перед ними, и перед самой собой.
Значит, завтра вечером в разговоре с Луньком остается сказать свое твердое «да». То, что она ничего не смыслит в игорном бизнесе, — нестрашно. Разберется, если захочет. И помощники найдутся, Лунек их предоставит.
Валера Лунек — славный человек, почти член семьи. У Глеба с ним были теплые дружеские отношения. Но была еще и другая сторона, холодная, жесткая деловая. Лунек мил, неплохо воспитан, но он бандит вор в законе. Крепкая бандитская «крыша». Раньше можно было об этом не задумываться. А теперь придется.
Но главное, если она взвалит на себя казино, танцевать перестанет очень скоро. Не сразу, конечно, но скоро. На это просто физически не хватит времени. Нельзя заниматься игорным бизнесом и при этом оставаться примой, солисткой. Содержать свой театр можно. Но пропадать в нем с утра до ночи, танцевать ведущие партии — нельзя.
От этой мысли все внутри сжалось, резко и сильно свело мышцы. Нога замерла в высоком батмане. А музыка, оказывается, давно кончилась. Пот тек в глаза. Надо закрыть окно. Так недолго и простудиться. Надо принять душ и лечь спать. Господи, какая тишина… Уже два часа ночи, а Катя и не заметила, как пролетело время.
И вдруг тишину распорол страшный, отчаянный женский крик. Кто-то истошно орал «Помогите!» в пустом дворе. Катя вздрогнула, бросилась к окну, но ничего не увидела. Освещенная площадка перед подъездом была пуста. Остальная честь двора проваливалась в темноту. Крик повторился, потом перешел в громкие истерические всхлипы и причитания. Катя не раздумывая надела кроссовки на шерстяные гольфы, накинула плащ, прихватила газовый пистолет, который валялся в ящике тумбы в прихожей, и бросилась во двор.
Сбегая вниз по лестнице, затягивая на бегу пояс плаща, под которым ничего не было, кроме колготок и тонкого пуловера, она подумала, что поступает глупо, надо просто позвонить в милицию и сообщить: у нас во дворе кричат. Назвать адрес, и они приедут. Это их дело — приезжать и разбираться, когда кто-то кричит «Помогите!». Ну куда она лезет со своим газовым пистолетом, даже не зная, как из него стрелять, заряжен ли он?
Во дворе не было ни души. Из темноты, с детской площадки, слышался уже не крик, а монотонный плачущий голос:
— Ой
Подойдя поближе, Катя узнала здоровенную бабу, которая два дня назад набросилась с кулаками на бомжа Бориску. Кажется, ее звали Сивка. Она давно жила в полуразрушенном доме в глубине двора и была постоянной Борискиной подружкой.
— Опасаясь взглянуть внимательней на лежащего человека, Катя спросила:
— Что случилось?
Женщина подняла на нее глаза, громко шмыгнула носом и хрипло произнесла:
— Слышь, ты это, посмотри, а? Я боюсь… — Что посмотреть?
— Он не дышит.
— Кто? — тихо спросила Катя, опускаясь на корточки рядом с Сивкой и уже заранее зная ответ.
— Бориска, сукин сын… Вот, бутылка рядом валялась недопитая. Не допил он, значит… И всего-то было пол-литра. А он оставил, правда на донышке. — Она поднесла бутылку к губам.
Прежде чем что-либо сообразить. Катя схватила ее за руку:
— Не надо, не пейте!
Сивка уставилась на нее шальными глазами, выругалась, но пить не стала.
— Ты думаешь, траванулся он? Это ж хорошая водка, «Столичная».
Катя пока ничего такого не думала. Просто сейчас надо вызывать «Скорую», Сивка уже под градусом, еще несколько глотков — она вообще может отключиться. Отставив бутылку в сторону, на бортик детской песочницы, Катя осторожно повернула голову Бориски взглянула в лицо.
От сильного ветра качались кусты, то пропуская, то заслоняя фонарный свет. Из-под припухших, тяжелых век смотрели на Катю тусклые мертвые глаза.
Глава 24
— Ты можешь мне объяснить, какой в этом смысл? — спросил следователь Чернов майора Кузьменко. — Что ты мечешься? Ну ладно, бар «Белый кролик» — это я понимаю, надо было проверить. А к старухе в психушку зачем полез?
— Тоже надо было проверить, — вяло ответил Иван.
— Ну и как? — Чернов усмехнулся. — Добросовестный ты наш… Ты понимаешь, что творишь? Тебе мало «глухарей»?
— Жень, я все это могу самому себе сказать примерно теми же словами. Не надо, — поморщился Кузьменко. — «Глухарей» хватает, доказательств, прямых и косвенных, — выше крыши. Но со старухой я должен был побеседовать. Она, между прочим, не такая уж безумная, как кажется. Про фотографию в бульварной газетенке «Кисе» — чистая правда. Есть такая газетенка, в ней рубрика «Шу-шу». Я нашел, не поленился. Бабушка Гуськова пересказала заметку почти дословно. Так что с памятью у нее все в порядке.