Месяц в Артеке
Шрифт:
К ЧИТАТЕЛЮ
Эта книга — о Наде Рушевой, лауреате премии комсомола Тувы. Точнее — об артековском периоде ее короткой жизни.
Беспримерный творческий подвиг высокоодаренной девушки поражает воображение. Прожив немногим более 17 лет (31.01.1952 г. — 6.03. 1969 г.), Надя оставила после себя огромное духовное богатство — свыше 10000 рисунков. Окончательное число их никогда не будет подсчитано: значительная доля разошлась в письмах, сотни листов художница раздарила друзьям и знакомым, немалое количество работ по разным причинам не вернулось с первых выставок. Выполняя свои композиции в основном чернилами и тушью, Надя в совершенстве овладела техникой линейной графики. С пером в руках она осмыслила в зримых образах произведения более пятидесяти авторов. Рисуя «по воображению», она создала, помимо этого, массу сказок собственного сочинения, раскадровок никем еще в
Во время подготовки к печати этой книги пришло сообщение, что малая планета № 3516, открытая 21 октября 1982 года в Крымской астрофизической обсерватории, названа именем юной советской художницы Нади Рушевой.
О Рушевой-художнице написано немало статей и очерков. Становление ее личности обязано, однако, и непрестанному процессу углубленного самовоспитания. В предлагаемой книге Наде уделяется внимание преимущественно как делегату III Всесоюзного слета пионеров. «Слетовский» период комсомолка Рушева считала для себя порубежным Она писала другу: «Моя жизнь делится на два этапа — до Артека и после». До крымских впечатлений Надя находила неизменно благодарные, даже восторженные слова, что для нее, натуры внешне сдержанной, было редкостью. Вернувшись домой, Надя организовала в классе клуб юных друзей искусства, стала редактором регулярно выходившей сатирической газеты «Класс-Инфо», полученный на слете опыт до конца помогал ей в интенсивной общественной работе.
Литературная хроника тридцати артековских дней создавалась на документальной основе. В ней использована обширная Надина переписка, воспоминания ее артековских друзей, главным образом, Олега Сафаралиева, рассказы работников Артека, знавших Рушеву. Неоценимую помощь оказала также мать Нади, Наталья Дойдаловна Ажик-маа. Благодаря ей свое особое место в повествовании заняли события, связанные с поездками девочки в Туву.
Надя родилась в Улан-Баторе, когда мать и отец ее находились там в командировке. Такое обстоятельство в свою очередь обусловило повышенный интерес девушки к Востоку, к жизни его народов, к культуре его древнейших цивилизаций. Этот непреходящий интерес находил постоянное отражение в искусстве Рушевой.
Судьба ее творческого наследия отличительно счастлива. Персональные выставки Рушевой прошли во всех регионах страны, а также за рубежом — в Японии, Монголии, Польше. Число их за 23 года превысило 160, и в истории искусства эта цифра беспримерна. За короткий срок с графикой Нади познакомилось около четырех миллионов человек. Мгновенно разошелся, едва появившись на книжных прилавках, массовый тираж ее альбома. Во всесоюзных музеях постепенно сосредотачивались тематические серии; все ее рисунки к произведениям Л. Н. Толстого, около 450 листов, приобрел, к примеру, московский музей писателя. В Кызыле, в музее им. 60-ти богатырей, находится представительное собрание Надиных работ, известное как коллекция В. П. Ермолаева, которое должно в ближайшее время пополниться щедрым даром матери Нади, решившей передать в этот музей еще значительную часть работ не только дочери, но и Надиного отца, Николая Константиновича Рушева. Фамильный фонд Рушевых, отца и дочери, создан в Пушкинском доме. О необычной судьбе Надиного рисунка «Мальчиш-Кибальчиш» рассказано в хронике; ее эпилог консультировал дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт Г. М. Гречко.
Искусство Рушевой, известное теперь уже далеко за рубежом, достойно стать нашей национальной гордостью.
В книге желательно было воспроизвести такие рисунки, какие ранее нигде не публиковались и даже не выставлялись, поскольку одни оригиналы находятся в частных собраниях, другие содержатся в переписке и не имеют копий и т. д. Некоторая часть иллюстраций подобрана по этому принципу. Многие репродукции являются малоизвестными, т. к. печатались малыми тиражами, в буклетах и других эпизодических изданиях. Но настоящее издание знакомит читателя и с широко известными, вершинными творениями с самобытной художницы, созданными ею, главным образом, в послеартековский период. Публикуемые рисунки выполнены в основном пером, реже — фломастером, в некоторых Надей применялась заливка тушью, — такие приемы особенно характерны для ее техники, манеры исполнения. Главы из хроники читались в Артеке на сборе вожатых дружины «Полевая». Отмечено, что жизнь артековцев едва ли не впервые показана в этих главах как бы «изнутри», в правдивой повседневности, а не как обычно, с «парадной», внешней стороны. Говорилось и о том, что образ Рушевой воссоздан с должной полнотой и достоверностью. Рукопись имеет пометку начальника дружины: «Читал и соглашаюсь. Евгений Васильев. Артек. 25. 10. 1980 г.»
I
Деньги в семье Рушевых не водились. Совсем не потому, что родители Нади хозяйничали плохо. Наоборот, каждая копейка была «соленой» и на счету. Экономили на всем: двести пятьдесят эр на троих, совсем не густо. При переезде из шаболовской коммуналки в Царицыно — отдельная квартира! — все сбережения потратили на мебель. Тумбочки по двадцать два, книжные полки по четырнадцать, про гарнитур и говорить страшно. О летнем отдыхе в Судаке или Сухуми перестали
И все же первое царицынское лето в том памятном 1966 году оказалось, как у Федина, — необыкновенным. Парк возле казаковских руин (руины времен Екатерины!) был еще не исхожен, купанье оказалось под рукой, Коломенское — рядом, со всем его соборным великолепием; грибные дали приблизились. Можно было рисовать сколько хочешь, при том же — на балконе! Чудо! Само собой, приходилось помогать и маме. Да, в первое царицынское лето дома скучать не приходилось.
Но вот пронесся год, и почти все переменилось. Окружающий район, москворецкие пустыри и рушевский «персональный» бугор на них были освоены. Рассыпался песочным домиком восьмой «а», к которому за первый учебный год она едва-едва привыкла. Многие одноклассники пошли в училища, перевелись в другие школы. Новые строения заслонили чудесный вид из окон и с балкона, парковые дали. Изменилось многое, и только денег не хватало, как и прежде. В середине июня ученица четыреста семидесятой московской школы Надежда Рушева отправила на далекий Серпуховский вал своей давней шаболовской подружке Федоровой грустноватое письмо:
«Дорогая Зоечка! Экзамены я сдала! Алгебра — пять, геометрия — четыре, русский — четыре, литература — четыре. Напиши, какие ты получила оценки. Итоговые у меня все четверки.
Летом буду сидеть в Москве, как и в прошлом году. А ты куда-нибудь поедешь? Целую. Надя».
Думалось-подумалось: вот бы снова напечатали ее рисунки в каком-нибудь журнале! Хотелось, чтоб журнал был «взрослый», а не детский, — платили только «взрослые». Можно было бы поехать хотя бы в знакомую деревню Шкинь. Но папа уже давно и решительно перестал возить ее рисунки и в «Модели сезона», и в «Журнал мод», ему наставники сказали, что это все не творчество. И у самого папы подработки нигде не ожидалось.
О журналах повздыхалось и тут же позабылось: стала перечитывать Толстого, запоем рисовала, всех более Ростовых, бегала в магазины с думой о любимице Наташе, о Пьере… И вдруг…
И вдруг все перевернулось, но не так, как в романе, где война заслонила все счастливое, а как в сказке, где в трудный час появляются добрые волшебники, эльф и фея. Прошло всего девять дней, и она села за новое послание, черкала, торопясь, розовея от счастья и волнения:
«Дорогая Зоечка! У меня новость: ЦК ВЛКСМ посылает меня в Артек!..»
Ее нежданно и срочно вызвали в городской комитет комсомола, там собирали отъезжающих. Пятнадцатого июля в Крыму должен был открыться третий Всесоюзный слет пионеров! Посвященный полувековому юбилею Октября! И ее направляли туда делегатом от столичной пионерии!
Общий сбор в горкоме — и домашние сборы в путь, к Черному морю…
В ее жизни полтора года назад случилась такая же чудесная дальняя дорога. Только исполнилось четырнадцать лет, как ее направили с персональной выставкой в Варшаву, от общества советско-польской дружбы. Но тогда в поездку за рубеж отправлялось всего шесть ребят, и рядом с нею была опытная спутница, Ирочка Баранова.
А что обнаружилось на Курском? На вокзале скучились сорок делегатов! Ее окружили заводилы, активисты, вожаки дружин, отрядов, начальники штабов. Нетрудно было понять, что все они по общим сборам и походам давно друг друга знают. А она оказалась дочкой-одиночкой. Поневоле отдалилась, нахохлилась и приумолкла. Альбинос, белая ворона. Пришлось пережить неловкие минуты. Пухлый живчик с невиданным значком на форменке вздумал пообщаться, медленно приблизился и коротко спросил: — Из какого штаба?
— Я не из штаба, — призналась она сдавленно.
— Председатель отряда? — не унимался пухлячок, и голос у него возвысился до командирской ноты.
Она повертела головой, отвергла председателя. — Звеньевая? — продолжал осведомляться допросчик, теперь уже сочувственно.
— Не звеньевая, рядовая, — отрезала она в сердцах. — Просто делегат.
— А, собаковод, — неизвестно почему решил дотошный мальчишка. — Ну, давай! — милостиво разрешил он неизвестно что и удалился.
В вагоне стало легче. Людмила Ивановна, ответственная за доставку делегации, обратила внимание на ее сиротство (близкий человек, она и прежде встречала Людмилу Ивановну во Дворце на Ленинских горах: старший методист или инструктор…).
— Надя, ты чего тут жмешься в проходе казанской сиротой? Останешься без места. А ну, шагай за мной!
Людмила Ивановна увела ее из коридора, устроила к девчонкам.
…Ей везло на дорожных Ирин. В купе выделялась Макарова Ирина! Несомненный лидер. В дверях то и дело раздавалось: «Иришка, послушай!..» или: «Где Макарова?» Из-за малого росточка точеный носик и очки у Иришки оставались постоянно вздернутыми. Еще и не отъехали, а в их девичнике перебывал, наверное, весь делегатский цвет.
Макарова, когда разговорились, оказалась и впрямь именитою особой. Невеличка, хрупкая, а между тем отвечает за дружину во внуковской школе имени Тарана, где учатся дети авиаторов. Иришкины пионеры создали у себя музей гвардейской славы, стали шефами сельской школы (где-то в Передельцах), ходят на строительство Дворца культуры. Еще сто дел. Дружине трижды — трижды! — присуждали знамя ЦК комсомола, после этого его оставили внуковцам на вечное хранение. Такая невеличка…
У ребят выделялся Рафик Айсин, мускулистый десятиклассник; черная прядь косым зачесом через весь лоб, в голосе булат и брови саблями. Штабист и районный знаменосец. Его район, Куйбышевский, был в Москве, разумеется, одним из лучших, а вернее — «самый-самый»! По всем статьям: по трудовым десантам, по «Зарнице», по тимуровской работе, по «Эстафете поколений», по декаде «Зеленые друзья», по… по… по… Она слушала Айсина, Макарову, других ребят и тоскливо перебирала в уме свои комсомольско-пионерские заслуги. В сравнении с делами остальных ее стенгазеты прозвучали бы в общем хоре мышиным писком. Три ха-ха!..