Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Спивак Дмитрий Леонидович

В отличие от Мартинеса, Сен-Мартен был то, что у нас называется «столбовой дворянин». Он принадлежал к старинному местному роду, с детства имел многочисленные связи в среде дворянства и аристократии Франции, служил в королевской армии. Тайны «избранных когенов», когда он случайно узнал о них, поразили бесхитростную душу маркиза и завоевали ее навсегда. Он добился посвящения в орден Мартинеса и прошел под его руководством путь тяжелых инициаций. В 1770 году, он подал в отставку – только затем, чтобы занять пост личного секретаря главы ордена. Теперь он вполне отдался учителю и завершил под его руководством курс каббалистического обучения. И все же сердце Сен-Мартена оставалось неспокойным. Его смущало то, что, уделяя христианскому эзотеризму внимание на низших ступенях преподавания, Мартинес практически устранял его при переходе к высшим ступеням. Кроме того, вкус маркиза решительно восставал против еженощного вызывания «духов бездны», которое сам Мартинес Паскалис считал изюминкой своего учения. В этих условиях, Сен-Мартен исподволь стал работать над собственным вариантом мартинизма, который включал лишь ограниченное количество таинств – прежде всего, «тайное посвящение» («l’initiation secr`ete») –

и отводил основное место медитативному восхождению по ступеням «лестницы мира». Христианский эзотеризм, заимствованный с течением времени из системы Якоба Бёме, завершил эту систему, придав ей тот дух несколько расплывчатой, но возвышенной духовности, который вполне соответствовал темпераменту Сен-Мартена. Следует оговориться, что каббалистическая выучка все-таки не прошла даром. Разъясняя структуру «духовного мира», Сен-Мартен с удовольствием прибегал к числовым выкладкам в духе каббалистической нумерологии, прежде всего, по части мистического значения пятерки, девятки – а пуще всего тринадцати, как «числа натуры». Были в его текстах многочисленные заимствования и из арсенала теоретической алхимии, а именно, в том, что касается «духа ртути», «духа соли» и прочих первоначал мира.

Учение Сен-Мартена, представленное им в книге «О заблуждениях и истине», приобрело громкую славу в России – в общем, по тем же причинам, которые способствовали ее успеху в других европейских странах. В одном из своих сочинений, наш замечательный просветитель екатерининской эпохи Н.И.Новиков привел аллегорию духовного пути своего поколения. Описав сады, где юношество получало мудрые наставления, он писал так: «По удалении моем из оных садиков, увидел я вдали огромные храмы: но лишь только стал я приближаться к одному из них, то встретили чрезвычайно ласково как меня, так и других для богомолия идущих людей мудрецы, которые то французскими, то русскими выражениями по фисике доказывали, что солнце, луна, звезды, земля и вообще строение мира могло получить свое бытие и без посредства Божия. Многие из тех, которые твердо знали французский язык, принимали доказательства их за справедливые и, не входя в храм, возвращались домой с сердцами грубыми, памятозлобными и равномерно как на друзей, так и на недругов своих неугасимою ненавистию пылающими. Другие, напротив того, не слушали мечтательных и богопротивных их доказательств, но проходили, оглядываясь на них с презрением, во внутренность храма. С сими последними вошел и я, имея покорное сердце к Существу непостижимому для разума человеческого, безднами заблуждения окруженного, со слезами просил его, дабы обратил на путь истинный заблудших моих сограждан». Чтение Сен-Мартена рассматривалось у нас как верный способ избежать пагубного влияния новомодных французских философов и побудить сердце к познанию «Существа непостижимого». Как следствие, в биографиях наших мистиков той эпохи с неизбежностью возникал этап увлечения построениями «Неизвестного философа».

Великий провинциальный мастер отечественного масонства, И.П.Елагин, сидя в своем петербургском дворце, обдумывал «главные мысли» Сен-Мартена и толковал их однажды другому сановнику екатерининского царствования, графу Никите Ивановичу Панину, который, помимо прочего, подвизался среди воспитателей наследника-цесаревича Павла Петровича. В ходе беседы выяснилось, что оттенки мысли французского мистика ускользают от точной формулировки в словах. Пришлось тогда Ивану Перфильевичу, отягощенному как государственной службой, так и масонскими обязанностями, выкроить все же время, взяться за перо и начать самому составлять комментарий к книге де Сен-Мартена. Когда он вчерне был готов, показать его собеседнику уже было нельзя по той причине, что граф Панин скончался. Однако Елагин отнюдь не считал, что потерял время и силы. Напротив, он был благодарен французскому автору за счастливые часы, проведенные в медитациях над страницами его труда. Более того, существуют свидетельства о том, что Елагин всячески поощрял изучение книги «О заблуждениях и истине» в подведомственных ему ложах, полагая таковое необходимым для формирования личности подлинного человека. Глава другой ветви нашего масонства, знаменитый Иван Карлович фон Рейхель, также отнесся к инновациям Сен-Мартена с должным вниманием. На позицию этого деятеля повлияли как содержательные аспекты книги французского мистика, так и тот факт, что тому довелось принять самое деятельное участие в согласовании вероучения «франко-шотландских» тамплиеров с их немецкими собратьями. Между тем, возглавляемое фон Рейхелем «шведско-берлинское» (циннендорфское) франкмасонство содержало целый ряд «екосских градусов» и в целом принадлежало миру немецкого тамплиерства.

Что же до третьей системы, принадлежавшей к числу получивших наибольшее распространение среди русских масонов – мы говорим, разумеется, об учении розенкрейцеров – то и ее предстоятель, Иван Егорович Шварц, был прилежным читателем Сен-Мартена. В 1781 году он был посвящен в высшие розенкрейцерские степени и занял, таким образом, весьма заметное положение в сообществе европейских масонов, не говоря уж о русских. Нимало не медля, уже в следующем году он объявил, что будет читать у себя на дому, в московской квартире, курс для желающих уяснить себе отношение мистического познания к остальным видам такового. В качестве канвы для своей мысли, он обратился к сочинению Сен-Мартена. Известное неудобство в работе с этим источником состояло в том, что приходилось пользоваться либо французским оригиналом, либо немецкими переводами, некоторые из которых были несовершенны. Кроме того, не все наши масоны владели еще европейскими языками в достаточной степени. Поэтому решено было как можно скорее перевести книгу на русский язык и издать ее. Именно этот перевод, выпущенный в свет московскими розенкрейцерами в 1785 году, и стал основным источником приобщения русской читательской аудитории к классическому сочинению французского мартинизма.

Помимо широкой публики, издания и прожекты розенкрейцеров привлекли внимание и правительства, очень обеспокоенного событиями французской революции. Было заведено знаменитое «новиковское дело», наведшее изрядного страха

на русских масонов. Любопытно, что в материалах дела, прежде всего «вопросных пунктах», отмечавших темы, вызывавшие особенный интерес следствия, часто мелькает слово «мартинизм». Подследственные старались друзей не выдавать, отговариваясь, как водится, легкомыслием и забывчивостью. Следователи держали под подозрением, среди прочих, славного нашего поэта М.М.Хераскова. В страхе он побежал к Державину. Тот решил защитить собрата по перу и обратился к фавориту императрицы, молодому Платону Зубову, что и решило дело: Херасков был выведен из-под удара. Севши писать благодарственное письмо, Михаил Матвеевич постарался подладиться под характер и стиль Державина и писал так: «Чудно мне, что некто враг мой вздумал оклеветать меня какою-то Мартинизмою, о чем я, по совести, ни малого сведения не имею. – Когда мне думать о мартинистах и подобных тому вздорах? Когда? – будучи вседневно заняту моей должностью – моими музами – чтением стихотворцев, моих руководителей» … Конечно, к Державину надобно было писать именно так. Однако Херасков принадлежал к числу масонов, причем был из самых ревностных. Посвящение он получил еще в семидесятых годах, работал потом «под молотком» самого Рейхеля, основывал вместе со Шварцем ложу «Гармония» и входил в самый узкий круг лиц, которые первыми приняли у нас розенкрейцерское посвящение. Надо думать, что, спрашивая его о мартинизме, следователи имели в виду отнюдь не невинное чтение трактата Л.-К. де Сен-Мартена, но вызывание духов и прочие магические операции в духе Мартинеса Паскалиса.

Содержание этих работ было в общих чертах известно как широкой публике, так и высшим властям. Так, в известной комедии «Обманщик», императрица Екатерина II вывела на сцену безвредного чудака по фамилии Радотов, который «бежит общества», «варит золото» и «имеет свидание с какими-то невидимками», руководствуясь ритуалами, которым его обучил старый каббалист, многим знакомый, поскольку во время, свободное от магических операций, торгует в лоскутном ряду. Так обстояло дело в 1785 году, когда комедия была написана. Всего через несколько лет, когда из Парижа стали доходить тревожные вести, отношение к мартинизму изменилось. При царском дворе пришли к выводу, что приверженцы этого учения занимали свое место в мозаике обществ и кружков, работа которых подготовила французскую революцию. Перечень причин, вызвавших таковую, был гораздо обширнее, однако и мартинистам довелось в ней сыграть свою роль.

Сам Сен-Мартен дожил до революционных событий, следил за ними с интересом и только жалел, что они не нашли себе адекватного продолжения в сфере духа. Любопытно, что в круге его ближайших учеников мы находим немало русских фамилий. К их числу принадлежал и граф С.Р.Воронцов, который предвидел грядущую русскую революцию и готовился к ней. В частности, он велел научить своего сына – будущего фельдмаршала М.С.Воронцова, пушкинского «полу-милорда» – ремеслу, затем, чтобы тот смог заработать себе на хлеб в будущей России… В любом случае, нужно сказать, что у нас еще долго читали его сочинения. Так, перечисляя в переписке с сестрой наиболее важные мистические сочинения, император Александр I указал на труды Я.Беме, которого он читал в переводе и интерпретации Сен-Мартена.

Граф де Местр

Заканчивая разговор о мартинизме, заметим, что в царствование Александра I на берегах Невы довелось появиться и даже блистать одному из самых известных французских писателей и политических деятелей строго консервативного направления, графу Жозефу-Мари де Местру. Граф прибыл в Санкт-Петербург 1802 году и провел в наших краях около полутора десятилетий, подвизаясь при царском дворе в должности сардинского посланника. Более того, он написал здесь несколько сочинений, приобретших всеевропейскую известность, одно из которых получило весьма любопытное заглавие «Санкт-Петербургские вечера» («Les soir'ees de St.-Petersbourg»). Речь, таким образом, пойдет о книге, составившей золотое звено «петербургского текста» французской литературы.

Вечера открываются легко и непринужденно описанной сценой на борту лодки, следовавшей вверх по Неве, по направлению к загородному дому графа. Действие приурочено к одному из жарких июньских дней 1809 года, когда столица Российской империи представилась глазам французского графа и его гостей неотразимо прекрасной. Перечитайте начало Первой беседы – и вашему внутреннему взору тоже предстануьт прозрачные воды Невы, розовеющие небеса и флаг, повисший на своем древке на кровле Зимнего дворца. Вскоре сгустятся «золотистые сумерки», лодка пристанет к пристани, а граф со своими спутниками выйдет на берег, удобно устроится на террасе и погрузится в «философическую беседу». Дело в том, что де Местр был одним из самых начитанных писателей своего времени, а основной предмет его интереса составляла религиозная философия. В силу этого обстоятельства, текст Вечеров представляет первостатейный интерес и для реконструкции метафизических интересов жителей тогдашнего Петербурга (в тексте книги на первой же странице заявлено, что один из собеседников, имена коих, для анонимности, заменены литерами – русский сенатор).

Собеседники говорят о вере и безверии, о промысле Божием, о природе зла и «сумме счастия». Усыпленные этим, мы готовы вполне поверить легенде о строго охранительных настроениях графа – паписта и ультрароялиста – одушевлявших, согласно собственному признанию, всю его жизнь. Между тем, переходя к записи следующих бесед, мы читаем о несколько иных сюжетах. Так, в Беседе XI граф положительно удивляет нас, замечая, что «то христианство, которое мы знаем сейчас, есть на самом деле лишь голубая ложа, предназначенная для толпы непосвященных – зато человек желания способен постепенно подняться к тем возвышенным познаниям, которыми обладали первые христиане, истинно посвященные». Первое из выражений, выделенных де Местром при помощи курсива, принадлежит списку базовых категорий масонского вероучения. Как мы помним, голубые ложи «иоанновского масонства» предназначались для целей первоначального обучения адептов, вводимых в «храм мудрости». Что же касается второго из выражений, выделенных курсивом, то «человек желания» (точнее перевести, «взыскуемый человек» – «homme de d'esir») есть ключевое выражение в мистической антропологии Сен-Мартена.