Метагалактика 1995 № 1
Шрифт:
— А как же. Экий ты. — Цымбал лукаво улыбнулся и принялся обстоятельно рассказывать, при этом как бы желая окончательно сбить с толку и тем ввести в еще большее недоумение.
— Сначала, конечно, на нем цари сидели; ну, это понятно… Князь Игорь, там, Владимир Мономах… и все остальные, вплоть до Ивана Грозного… Так, наверное? — Он пососал мундштук трубки, и словно уяснив что-то для себя, уже уверенно добавил. — Ну, а дальше — Петр I стал на нем восседать, и все-такое прочее… вплоть до Николая II… Да, ты, историю что ли не учил?
В
— Ну, а затем, должен знать — Ленин на него переместился, потом — Сталин, Хрущев… ну и пошло-поехало: Брежнев, Горбачев — вот… А теперь, значит, наша пора пришла. — И он осклабил желтые от табака, широкие как лопаты зубы.
— Вон, — Цымбал кивнул на выходящих из Петровского зала, — счастливые до самой жопы. Посидели, ха-ха…
— Ничего себе, курим. — Грушинский подскочил к ним, суматошно жестикулируя по своему обычаю и хлопнул Цымбала по плечу. — Ну-ка, сыпани табачку боевому другу.
— Так, я ж тебе давал этим утром, — Цымбал даже отвесил губу от изумления и сделал попытку шагнуть в сторону.
— Э-э, то было до штурма, а сейчас, уже после… Надо ведь понимать. — Грушинский выразительно постучал себе по лбу, после чего укоризненно закивал головой.
— Ладно, и я заодно покурю, — сдался наконец Цымбал и в поисках кисета похлопал по карманам бушлата. — Хм, — он недовольно нахмурился, — кажется, в вещмешке оставил?.. Верно… Пойду заберу… А ты — малой, — кивнул он Васильеву, — вставай на мое место. Я сейчас вернусь. — И он с тревогой посмотрел на очередь, заметно приблизившуюся к резным двустворчатым дверям. — Так что, вставай малой, чего в стороне-то пристыл?
Но Димка, действительно, онемел как парализованный и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
— Так, ты вставай. — Цымбал шагнул к нему и стал неистово трясти за плечо. — Вставай, говорю!
— Да, встанет он, чего ты в самом деле. — Попытался приструнить его Грушинский, но Цымбал почему-то разъярился еще сильнее. — Вставай! Неясно, что ли?! Эй, малой, понял — нет?!
— А-а, что?! — Димка вынырнул из цепкого омута небытия и дико заозирался по сторонам; у стены заливисто храпел пулеметчик, в окне тускло дрожали всполохи догорающего пожара, а над Димкой склонялся разводящий караула и тряс его за плечо.
— Ты, что ли, Васильев?!
— А, да… я, — сбрасывая сонную одурь, отозвался Димка, и сев на койке, начал напяливать сапоги.
— Давай на дежурство… пост твой, прямо у горящего корпуса, — недовольно пробурчал сержант, — да, побыстрее собирайся. За ручку каждого некогда водить. — Он потоптался для порядка на месте, и лишь убедившись, что вахтенный не заснет снова, направился к выходу, тяжело бухая сапогами.
От утреннего озноба Димка окончательно пришел в себя, и чтобы не так чувствовать забиравшуюся под ватник промозглую стылость, начал ходить взад-вперед по своему участку.
Горящий корпус гостиницы уже находился в последней стадии дотлевания; тому способствовали и стоящие по углам вахтенные с брандспойтами, уже, впрочем, не лившие беспрестанно воду, а только изредка пуская ее на минуту-другую, чтобы сбить вспыхивающие кое-где немощные языки.
Нарушая туманную хмарь предутренней тишины, со стороны Китай-города раздавались редкие автоматные очереди. Но ослабленные расстоянием, они тут же гасли в серой мгле, что стоячим беспроглядным мороком закрыла всю Старую Москву.
Дмитрий вгляделся вглубь черного «оврага» улицы Покровки, состоящей из двух и трехэтажных зданий; если конечно не считать одной высотной коробки, восьмой этаж которой исчезал в грязно-молочном тумане, отчего, казалось, здание упирается прямо в небосвод.
«Художественный фонд России» — прочитал Димка на покосившейся табличке у парадного входа. И, как и следовало ожидать, витражные окна Худфонда были порушены до основания, и теперь внутри них зияла лишь черная пугающая пустота.
Казалось, что вот-вот из нее выпрыгнет нечто потустороннее и мгновенно поглотит оказавшегося рядом человека.
Димка поежился от пробравшего его озноба и поправив на плече карабин, повернул обратно.
На углу Покровки и Садово-Черногрязской улицы по прежнему валялся каркас сбитого вчера вертолета; теперь он походил на останки доисторического ящера и лишь слабый дым струился из его обгоревшего нутра.
Как ни странно, мертвенно белеющий в предрассветной мгле кинотеатр, не пострадал вовсе; если не считать отдельных трещин в витражах, да редких осколочных щербин в мраморной облицовке, отчего можно было заключить, что противник сознательно стремился не причинить ему явных повреждений.
Тем временем, пасмур низкого неба заполнялся сизым мерцанием, отчего с особой чернотой стали проявляться контуры высотных построек.
На улице — никого. Лишь у подножий угрюмо громоздящихся домов понуро шагал часовой в бушлате и бескозырке. И видимо от одолевавшей его скуки, он беспрестанно манипулировал с автоматом: то закидывая его на плечо, то, наоборот, вешая на грудь, либо укрепляя у бедра, наподобие шмайсера.
— Эй, вахта, закурить не найдется? — Крикнул он Васильеву, но получив отрицательный ответ, снова зашагал вдоль перекрестка, подобно маятнику.
Димка развернулся назад, ибо несколько удалился от основного поста; ко всему, из глубины Покровки явственно слышался усталый разнобой шагов возвращающегося отряда.
Едва Димка встал на пост, как из парадных дверей, в сопровождении штабной свиты, вышел командир дивизиона Рябов.
Чтобы как-то сгладить неловкость, ибо командир наверняка заметил отсутствие часового, Димка вытянулся по стойке смирно, и щелкнув каблуками, приложил ладонь к пилотке. — Рядовой Васильев, пост — номер четыре. Во время службы…