Металл дьявола

Сеспедес Аугусто

— Музыку давай! Давай музыку!

Рояль снова забренчал.

— Пошли танцевать. Я танцевать хочу, чегт побери. Мне все нипочем. Мой приятель — хромой, он не умеет танцевать, он вообще ничего не умеет. Я вижу, здесь все хромые. Скажи, они хромые?

В зале осталось только пять человек. Все они были пьяны, робели перед гигантом и вымучивали из себя улыбки, слушая его болтовню. Немного потанцевав, гигант сел и пытался было усадить к себе на колени Марту, но женщина оттолкнула его и ловко увернулась.

— Отвяжись от меня, ты пьян.

Сидевший

в углу Сельсо буквально впился в Харашича глазами. Тот снял пиджак и швырнул его на пол. Марта подошла к Лобатону и, сделав вид, что хочет дать ему выпить, шепнула:

— Уведи отсюда Рамоса. Гринго совсем пьян.

В этот самый момент Харашич прорычал:

— Чего вы все перетрусили? Гринго не связывается с такими…

Снова заиграла музыка. Рамос осушил бокал, встал, подошел к Марте и пригласил ее танцевать.

— Это индейский карнавал. Тут танцуют только индейцы, слышите вы, свиньи, только индейцы!

Марта, которая уже подала было руку Рамосу, повернулась и зло сказала:

— Гринго, ты всем осточертел. Ведешь себя как последний индеец.

— Если кто хочет танцевать, просите у меня разрешения. Магта, иди ко мне, иди к своему гринго. Танцевать будешь только с моего разрешения. Слышишь, что я сказал?

Сельсо взорвался, оставил Марту и, подойдя вплотную к Харашичу, крикнул:

— Я танцую, когда хочу и с кем хочу. Понятно?

Воцарилось тягостное молчание.

— Послушай… — начала было Марта, беря юношу за руку, но тот оттолкнул ее и, бледнея от злости, сказал:

— Мы не собираемся терпеть его выходки.

Харашич встал, сделал круглые глаза, снял шляпу и, шутовски раскланиваясь, произнес;

— Конечно, сеньор, конечно. Я очень вас боюсь. Танцуйте, пожалуйста, дорогой сеньор.

Стальным блеском сверкнули его глаза, когда он повернулся к таперу:

— Музыку!.. Теперь танцуйте…

Вмешалась Марта:

— Послушай, гринго, ты пьян. Я не потерплю безобразий в моем доме. Тебя ведь не трогают.

Но Харашич не обратил на нее никакого внимания и смотрел поверх ее головы на Рамоса.

— Танцуй, падаль.

— Теперь я не желаю.

— Тогда — вон отсюда! Проваливайте и вы все, вонючие свиньи.

Резким толчком он отстранил Марту. Женщина вспыхнула, брови ее сдвинулись, и в бешенстве она схватилась за бутылку.

— Подонок, мне надоели твои штучки.

— Заткнись, шлюха!

— Сам заткнись, сукин ты сын!

Он метнул взгляд на Марту, и злые огоньки блеснули в его глазах. В этот самый момент Рамос нанес ему удар в лицо. Шляпа Харашича свалилась на пол. Гигант схватил обидчика за полу пиджака и крутанул его с такой силой, что тот завертелся волчком. Широкой своей ручищей он закрыл Марте лицо, проволочил ее до порога спальни и втолкнул туда.

— Помогите, помогите! — вопила служанка. — Держите его!

Лобатон и другие гости пытались его утихомирить. Одним махом он отбросил всех, встал над Рамосом и, не обращая внимания на удары, которые тот наносил ему ногами, схватил юношу одной рукой за ворот пиджака, другой — за пояс, поднял его, донес до двери и выбросил на улицу, прямо в грязь.

От двери он направился было

в зал. Гости попятились. И тут появилась Марта, вид у нее был ужасен: глаза опухли, волосы растрепаны, на шее нелепо болтались ленты серпантина. В руках ее блеснули ножницы.

— Сукин ты сын!

— Брось ножницы, не то я размозжу тебе…

— Попробуй возьми теперь меня!..

Харашич обернулся.

В дверях стоял Сельсо Рамос, галстук его съехал в сторону, костюм был перемазан в желтой глине. В руке он держал никелированный револьвер. Харашич на какое-то мгновение заколебался, но тут же ринулся на юношу. Раздался глухой выстрел, через секунду — второй. Гигант остановился, лицо его исказилось. Он повернулся в четверть оборота, вдруг согнулся, стал медленно оседать, схватившись за живот обеими руками, и повалился в ворох серпантина.

— Бегите, сеньор, — крикнула служанка.

— Закройте двери! Двери закройте! Сюда, сюда, за мной, — бормотала Марта, увлекая за собой Рамоса. Она провела его через патио к невысокой глинобитной стене.

— Я напишу тебе, как только доберусь до места. Где это будет, я сам еще не знаю.

Он перемахнул через стену и узким проулком добежал до дороги. Некоторое время он еще слышал вдалеке голоса, крики, а потом — только звук собственных шагов.

Однажды ночью, когда Мак-Ноган был на руднике, у него случилась неприятность: разбились очки. Он как раз сидел в своей конторке на глубине трехсот метров, разбирал чертежи, когда зазвонил телефон. Был час ночи.

— Не знаю точно, что произошло, — услышал он голос одного из начальников смены, — но, кажется, раздавило несколько каменщиков, работавших на нижней площадке.

— Что, что?

— Упала вагонетка-самосвал.

Вагонетка весом в два центнера сорвалась и, набрав чудовищную скорость, обрушилась на рабочих, которые готовили цементную площадку для подъемника на дне огромного котлована.

— Их должно было быть шесть, но, кажется, работали только четверо.

— Я сам спущусь туда, — сказал Мак-Ноган и быстрым шагом направился в галерею, на повороте столкнулся с каким-то рудокопом и вот тут обронил очки. Он нагнулся, чтобы поднять их, но случайно наступил на них ногой и раздавил на мелкие кусочки. Без очков он почти ничего не видел. Мак-Ноган дошел до выхода из галереи, где услышал глухие голоса старших рабочих и рудокопов, дал первые распоряжения и, добавив: «Я скоро вернусь, только съезжу за очками», вошел в клеть, поднялся на поверхность, доехал в вагончике до выхода из шахты и на попутном грузовике быстро добрался до дому, — благо это было совсем близко.

Его дом в квартале служащих горной администрации мирно спал, нахлобучив по самые окна цинковую шапку-крышу. Он вошел в дом, миновал небольшой холл, едва освещенный ночником, и открыл дверь в спальню. При слабом свете, проникавшем сюда из холла, он разглядел пустую кровать, покрытую — без единой складочки — одеялом. Подошел ближе, включил свет — Маручи не было.

Сердце у него упало, потом бешено заколотилось, и его удары, словно удары колокола, гулко отдались в мозгу. Кровь бросилась в голову.