Методом исключения
Шрифт:
— Номера дома и квартиры, куда заходили с Павлом, значит, не помните? — на всякий случай еще раз спросил Владислав.
— Нет, не помню, — подумав, ответил Эдик. — Не присматривался.
А когда опять вышли на улицу, продолжил он свой рассказ, то решили, что надо сразу погреться, не дожидаясь, когда холод проберет до костей. Тут же, во дворе дома, у гаражей, ополовинили «Кремлевскую», и Павел признался, что сильно виноват перед женой. Хотел попросить прощенья да не вышло. Теперь не знает, что и делать. С той женщиной, со «стиральной доской», у него тоже полный
Тут Эдик вспомнил, что ехал к сестре, и спросил у Павла, далеко ли отсюда улица Серафимы Дерябиной. Тот сказал, что рукой подать. Тогда Эдик предложил Павлу вместе отправиться к его сестре: «Хоть в тепле поговорим». Прикупили колбасы и еще поллитровку в расчете на Серегу, сестриного мужа. За все платил Павел.
Однако сестра Эдика пустила их неохотно и то на кухню. А Серега и вовсе не показался на глаза. Потом уж Эдик узнал, что его не было в это время дома, оттого Галка и психовала. Только успели прикончить «Кремлевскую», как она велела им уматывать. Уходя, Эдик прихватил из ящика кухонного стола складной ножик на случай, если понадобится резать на улице колбасу.
Прошлись они, значит, в сторону кинотеатра «Буревестник» и дальше, к хозяйственному магазину. Чего-то там задержались…
— Ну и все… — медленно, тягуче продолжил свой рассказ Эдик, упорно не глядя на следователя. — Подошли к нам двое каких-то… Один помоложе, очень толстый, в лохматой шубе. Голос у него был писклявый, бабий, я сперва даже принял его за девку. Другой был постарше, худой и лицо стервозное, темное. Поговорили немного…
— О чем? — спросил Орехов.
— Да чепуховый какой-то разговор, — отмахнулся Эдик. — Или я уж так был пьян, что ничего не понимал…
— Не ссорились?
— В общем-то, нет. Ну и все… Потом пошли мы с Павлом дальше. Через дорогу был какой-то парк, не парк — в общем, что-то похожее. И мы зачем-то свернули туда. Помню, как шли по утоптанной дорожке, а потом сели на что-то. Вроде как на доску какую или бревнышко — не помню, что это было. Еще выпили и чего-то поели. Павел хотел еще купить водки, но я сказал, что мне домой надо. Ну и все… Заспорили чего-то, а потом и вовсе схватились. Оба упали в снег… Павел-то оказался сильнее, подмял меня, и мне показалось, что он начал меня душить. Кажется, в этот момент я и ударил его ножом. Но я не помню, как у меня в руке оказался нож… Ну и все… Я высвободился, встал на ноги, а он лежал на снегу и ругался. Сильно ругался, грозился меня прикончить. Я испугался и побежал…
— В какую сторону? — спросил Владислав.
— Не знаю. Сперва по снегу, через сугробы. Спотыкался, падал и опять бежал. Потом по улице. Как увидел дома, сразу опомнился и побежал обратно в парк. Опять бегал по снегу и звал Павла. Ну и все… Потом увидел его на снегу. Думал, он живой. Стал подымать его и понял, что он мертвый. Потом я совсем отключился. Так мне кажется, а на самом деле я что-то все-таки соображал, потому что пришел прямехонько к дому сестры. Открыл мне Серега. Я ему что-то говорю, а он ничего, видно, понять не может. Все переспрашивает и переспрашивает. Помню только, что я вдруг рассердился
— Тот дом на Гурзуфской, куда Павел вас приводил… Там какой-нибудь магазин был рядом? — спросил Орехов. — Или что-нибудь еще приметное?
Эдик долго вспоминал.
— Кажется, был магазин. Такой двухэтажный, стекляшка…
— Через дом, через два?
— Не помню, — и спросил: — Много дадут мне за убийство?
— Тебя не за убийство будут судить, — сказал Владислав.
Глаза у Эдика округлились от удивления. Какое-то время он соображал, усиленно моргая, затем несмело спросил:
— Неужто живой?
— Нет, умер, но позднее. Когда ты пытался его поднимать, он, видимо, был еще жив.
— А я думал…
— Какая разница, что ты думал, — Орехов поморщился. — От тебя все равно было мало проку.
— Это верно, — вздохнул Эдик.
И в это время зазвонил телефон.
— Ну, явился твой Долгорукий-долгоногий?
— Пока еще нет, Ангелина Андреевна, — ответил Владислав, чувствуя неприятный холодок в животе. — Он же в пять должен явиться…
— А сейчас сколько?
— Без десяти.
— Ну-ну! — и повесила трубку.
«Тоже переживает», — подумал Орехов, но легче от этого не было.
— Как был одет Павел? — спросил он у Эдика.
— Кожан был на нем теплый, на меху, и шапка хорошая, ондатровая никак.
— А деньги он из кармана доставал?
— Нет, вынимал из бумажника. Бумажник у него был такой толстый и тугой…
Четверть шестого… «Обманул-таки ты меня, Долгорукий-долгоногий! Подвел, паршивец этакий!..»
Закончив допрос, он отвел Эдика в камеру и, возвращаясь через дежурное отделение, увидел в вестибюле за стеклом до боли знакомое улыбающееся лицо. Сердце так и подпрыгнуло от радости и внезапного облегчения.
Долгорукий, черт этакий, был под градусом, но чисто выбрит, и воротник рубашки был чист и хорошо отглажен. А рядом с ним, поддерживая его под руку, стояла женщина постарше его, с неприметным худощавым лицом.
— Вы уж его простите, — с виноватой улыбкой проговорила она певучим тихим голосом.
— Моя законная супруга Полина Ивановна Долгорукая! — громко и весело отрапортовал Долгорукий и провел по щеке женщины ладонью. — Теперь, гражданин следователь, можете показывать мне новую квартиру! — и, поправив на плече ремешок котомочки, хрипло пропел: — Нынче все дела закончены!..
— Вы уж не сердитесь на него! — опять с виноватым и смущенным видом попросила женщина. — Это я не доглядела…
— Ничего страшного, Полина Ивановна, — успокоил ее Орехов. — Вы тут обождите, а я сейчас…
Прокуратура располагалась неподалеку. Кстати и сам прокурор оказался на месте. Выслушав Владислава, он не стал возражать, чтобы по отношению к Долгорукому была изменена мера пресечения. Тюремная камера — на подписку о невыезде из города.
Когда он вернулся в милицию, глаза у Полины Ивановны были мокрые от слез. Она крепко ухватила мужа за руку.