Метресса фаворита (сборник)
Шрифт:
Остальные допросы челяди в тот день не сдвинули расследование с мертвой точки, только староста Шишкин припомнил, как года три назад на постоялом дворе, что у рынка, подрались каретник с помощником землемера. Да так, что помощник землемера вскоре скончался от побоев. Надо было арестовать каретника, но прогулочная коляска госпожи Шумской нуждалась в ремонте, так что она сначала попросила явившихся за убивцей служивых маленько обождать, а потом и вовсе приказала Шишкину изыскать в Грузино какого-нибудь другого преступника, менее ценного и необходимого в хозяйстве. Каретник был действительно отменным мастером, и заказы на него сыпались от всех соседей, так что староста, поразмыслив так и сяк, собрал односельчан,
Пастуху же за его добровольную помощь общине починили крышу в доме, взяли старшую дочь Федосью в горничные к госпоже, а также со временем обещали пристроить к делу ребят поменьше. В общем, все остались таким решением довольны.
Псковитинов старательно подчеркнул имя Федосьи Ивановой в своем блокноте, до рассказа Шишкина он полагал, что, возможно, девушка вообще непричастна, теперь же пришлось отдавать распоряжение заключить ее под стражу.
На ночь глядя в Грузино приехал архимандрит Юрьевского монастыря Фотий, и уже готовому ложиться Псковитинову сообщили, что утром его ждут на церемонии погребения.
Корытников устроился в соседней от Псковитинова спальне. И это было удобно. В комнатке для слуги теперь как-то ютились камергер Александра Ивановича, Селифан, и личный слуга и кучер Петра Петровича – Яков.
– Надоели мне эти допросы с Аракчеевым. С одной стороны, его сиятельство вроде как со мной согласен, а с другой, это ведь пока мы с ним мыслим сходно, а стоит в сторону дать – так он, пожалуй, и нас с тобой, как того юного попика, кнутом из имения прогонит. А захочет, так и в эдикюль местный вместе с нашими же подследственными запрет, – вздыхал Псковитинов.
– Ага, с него станется, – согласился Корытников.
Сегодня оба следователя обнаружили на своих столах по бутылке мадеры. Аракчеев знал их пристрастия, стало быть, собирал сведения. Но мадера – ерунда. А вот что он раскопал еще?!
– Я вот что думаю, пока его сиятельство занят похоронами, отправлю-ка я его людишек в более надежную тюрьму – новгородскую. А то как бы он, устав ждать правосудия, сам за палаческое ремесло не взялся. И что самое поскудное, случись ему, да хоть этой ночью, выпустить кишки поваренку Ваське за то, что тот его зазнобу зарезал, так нам с тобой останется либо писать рапорт о самоубийстве последнего, либо врать, де сбежал подследственный и следов не оставил.
– Ну да, самим под суд.
– А что, прикажешь двадцать четыре человека вынуть из темницы и разместить в наших с тобой покоях? Дабы жестокий мститель до них не добрался?
– Очень надо мне от их смраду теперь же задохнуться. Нет уж, давай поутру высылай одного из наших адъютантов хоть в Ям-Чудово, хоть в Тихвин с просьбой выделить сопровождение до самого Новгорода.
Ночью Псковитинов долго ворочался с боку на бок, пытаясь догадаться, приснилась ему Минкина или явилась к бодрствующему. Днем он спросил Агафона, кто приносил в его комнату бутылку мадеры, но старик только и мог, что жаловаться на новые порядки и пожимать плечами. О том, что Псковитинов неравнодушен к этому напитку, сообщил знавший его лично, а может быть, еще и покопавшийся в личном деле фон Фрикен. Аракчеев же еще раньше распорядился всячески угождать новому гостю, вот дворецкий и расстарался, получив в графском винном погребе означенную бутылку под личную роспись и пообещав, что теперь, скорее всего, будет являться за этим делом аж до окончания следствия. Но вот кто отнес? Когда Псковитинов начал его расспрашивать, несчастный даже умудрился найти специальную бирку от этой самой бутылки. После чего сводил щепетильного барина в погреб, где на специальных полках хранилось дорогое вино, которое непьющий Аракчеев держал для гостей. Все сорта размещались отдельно друг от друга, на бутылочных горлышках имелись бирки, на которых значилось имя поставщика, дата изготовления
Жалея время, Псковитинов не стал инспектировать еще и подвал, где на леднике хранились различные деликатесы, будучи уверен, что подобный порядок во владениях Аракчеева установлен повсеместно. Непонятно, как при таком контроле мог провороваться бывший дворецкий Илья Ильич Стромилов?
И вот теперь Александр Иванович ворочался в своей кровати, надеясь почувствовать, когда Настасья Федоровна пожелает навестить его еще раз. Понимая, что не может уснуть, он налил себе рюмку и тут же вздрогнул, увидев, что другая протянутая рюмка зависла в воздухе прямо перед его носом. На самом деле рюмка отнюдь не научилась летать, ее поддерживала пухленькая белая ручка аракчеевской домоправительницы.
– Анастасия Федоровна! – От испуга Псковитинов пролил несколько капель на одеяло. Ожидая графскую экономку, он лежал в постели в роскошном китайском халате.
– Она самая. Простите, что напугала вас. – Минкина потупилась, черные длинные волосы на этот раз были распущены по плечам, на голове красовался кокетливый ночной чепец с кружевами.
Не смея оторвать взгляд от гостьи, Псковитинов наполнил ее рюмку.
– Вы, я видела, изволили погреба инспектировать? И что же? Как нашли порядок? Все понравилось? Есть какие-нибудь нарекания? Не проворовался ли опять кто?
– Порядок во вверенном вам доме считаю идеальным и достойным всяческих похвал, – не без восторга ответствовал он.
– Только прислуга сейчас. – Она рассмеялась, махнув ручкой.
– Ну, прислуга. – Псковитинов смотрел в чистое, без шрамов лицо Минкиной, находя его и привлекательным, и отталкивающим одновременно.
– Ты бы пожалел меня, Александр Иванович? Тяжко мне одной в зеленой гостиной в гробу-то лежать. Вопиют мои раны, обида гнетет. Отчего эти изверги живут, а меня завтра зароют в сырую землю? Глупая босоногая девка будет воздухом дышать, цветы на поляне рвать, а я уж более никогда… – Минкина зарыдала, и плач ее все более походил на стон и рычание.
– Отомсти за меня, Александр Иванович, не то не будет мне покоя! И его сиятельство… Как он без меня?.. Ныне один, а завтра?.. Ужели забудет меня и с другою утешится?.. Нет, не хочу такого!.. Во мне ведь столько силы, столько жизни было, столько любви! Почему?! Почему?! За что мне участь сия?!! – Минкина пригубила рюмку с вином, по подбородку потекло красное… вино ли? Кровь? Неожиданно ее лицо начало меняться: лопнули губы, открылась, подобно кровавой пасти, страшная рана на шее, другая, поменьше, – на груди… Изрезанные пальцы трепетали, изгибались в неестественных направлениях, словно бы пытаясь оттолкнуть нож, закрыть, закупорить раны… Минкина вся сочилась кровью, слепо глядя в пустоту и вновь, и вновь пытаясь поймать окровавленными руками невидимый нож. Рана, зияющая на горле, распахивалась все шире и шире, так, что голова уже откинулась вбок и назад, соединенная с остальным телом тонким лоскутиком мертвенно-белой кожи, вот-вот готовая оторваться под собственной тяжестью.
«Голова на ниточке» – вот что значит сие выражение!..
– Помоги мне, Александр Иванович! Спаси меня, соколик ясный! Век Бога молить буду!
Псковитинов проснулся оттого, что Селифан тряс его за плечо.
– Пора вставать, барин. Грех опаздывать.
Псковитинов взглянул на бутылку, она оказалась открытой, в рюмке на донышке оставалась капелька вина. Свою рюмку, как в прошлый раз, коварная покойница забрала с собой.
Странное дело, Псковитинов никогда не считал себя излишне ранимым или впечатлительным, да и дела об убийствах он уже с успехом распутывал, лет-лет и памяти нет. Отчего же в этот раз, он вторую ночь видит во сне бродящую по комнатам покойницу? Мало того, судя по внешней усталости и издерганности обитателей дворца в Грузино, остальные тоже спят далеко не снами праведников. Любопытно было бы расспросить, не являлась ли Минкина кому-то еще.