Меж двух огней
Шрифт:
— Да, и ты тоже. Рисковал своей жизнью, чтобы защитить мою.
— Зачем?
— Ты… Ты был очень добрым.
Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, но всеми силами сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Не хочу, чтобы Пит-переродок видел меня слабой. Раньше бы он прижал меня к груди, ласково погладил бы по волосам и стер слезы кончиком теплого пальца.
— Я пришла, чтобы сказать «спасибо», — на самом деле я говорю первое, что приходит на ум.
— За что?
— За хлеб. За то, что не дал мне и моим родным умереть от голода. Я давно должна была поблагодарить тебя, но не решалась.
Пит удивленно приподнимает светлые брови:
— И ты думаешь,
— Да, — это единственное, в чем я уверена. — Может быть, теперь ты думаешь, что лучше бы отдал тот хлеб свиньям, но это неважно. Это был первый раз, когда ты спас меня.
Я сажусь прямо на пол у двери, и рассказываю ему про хлеб. Пит слушает внимательно, не сводя с меня глаз, но я вижу, как белеют костяшки его пальцев, судорожно стискивающих края одеяла. Как только история заканчивается, молча поднимаюсь на ноги и ухожу, все еще чувствуя на себе его пристальный и отнюдь не дружелюбный взгляд.
— Я не верю тебе, — несется мне в спину.
Проходит неделя, другая. Местные врачи не отходят от него ни на шаг, надеясь, что им удастся превзойти мастерство своих коллег из Капитолия. Приступы бешенства становятся реже, но не исчезают: теперь они просто замыкаются в себе, в своей злобе и ненависти. Нет, я не оговорилась. Их двое. Переродок ненавидит меня, окончательно сломленный Пит — весь остальной мир. Они молчат, а потому понять, с кем из них ты разговариваешь прямо сейчас, практически невозможно.
Я прихожу к Питу снова: это ментор добился своего.
— Детка, ты меня разочаровала. Я всегда знал, что ты недостойна этого парня, но чтобы настолько…
— Он уже не «этот парень», если ты не заметил, Хеймитч.
— Ну тогда убей его, Китнисс! — хочу уловить в голосе мужчины смех, но слышу лишь усталость и раздражение. — Ты всегда поступала с капитолийскими переродками именно так, зачем нарушать эту добрую традицию?
С того дня во мне вновь что-то с треском ломается, и я навещаю Пита все чаще. Днем, ночью — неважно. Он молча следит за мной все тем же настороженным, почти враждебным взглядом. Я говорю с ним, пряча глаза. Рассказываю истории из общего прошлого — к счастью, их не так много, как тех, что связаны с Гейлом. Вижу, что он изо всех силы пытается сдерживаться и прислушивается к каждому произнесенному мной слову, пытаясь найти в нем новый — или, напротив, прежний? — смысл. На какие-то доли секунды во мне просыпается надежда, но я больше не вправе позволять себе надеяться. Иногда мне кажется, что я не в силах выносить той боли, что захлестывает горячей волной, стоит войти к Питу в палату, но что-то толкает меня в спину каждый раз, когда я решаю не идти к нему. Так надо. Скоро все закончится. Я лишь выполняю свой долг перед ним. Я уйду навсегда, когда последняя история будет рассказана.
Мне нужен Гейл. Нужен, как никогда раньше. Старый друг — единственное, что осталось от моего старого мира. Он, видимо, думает иначе. Я злюсь на него за то, что он не хочет понять, что со мной происходит сейчас. Но на Пита, что сорвался и напал бы на меня, если бы не чудом оказавшийся поблизости Боггс, я злюсь сильнее. Нахожу Гейла в Военном Центре вместе с Бити. Оба склонились над картой Капитолия и что-то бурно обсуждают. С трудом дождавшись, когда закончится день и мы сможем остаться наедине, я прижимаюсь к другу, ища поддержки и тепла, которого мне так не хватает. Но Гейл отстраняется и стремительным шагом выходит из комнаты, бросая меня посреди войны, нарисованной на белоснежных листах бумаги, разбросанных вокруг. Китнисс Эвердин никогда не страшилась быть одна, вполне сознательно ограничивая свою связь с внешним миром, но сейчас Сойке-Пересмешнице
Я выигрываю их битвы одну за другой и проигрываю свою.
========== Глава 20. Затравленная ==========
Смелость.
— С этого дня, в болезни и в здравии, в бедности и в богатстве, я, Энни Креста, буду любить и беречь тебя, Финник Одэйр, каждый день до конца нашей жизни.
— Я, Финник Одэйр, беру тебя, Энни Креста, в жены, начиная с этого дня. Вместе и врозь, мы всегда будем одним целым — одной жизнью, одной целью, одной судьбой.
Я стою между Хеймитчем и Эффи и с приклеенной к губам счастливой улыбкой наблюдаю за свадебной церемонией. Пит тоже здесь, в наручниках и под бдительным надзором врачей. Пересилив себя, улыбаюсь и ему. Он долго, очень долго смотрит на меня, но, в конце концов, все же кивает в ответ на мою улыбку. Из его глаз так и не уходит настороженность, но мне почти все равно: так новый Пит смотрит на всех.
Джоанна неслышно подходит сзади и, бесцеремонно подвинув Эффи в сторону, встает рядом со мной.
— Что ты здесь делаешь?
— То же, что и ты. Делаю вид, что жива.
И, помолчав, добавляет столь будничным тоном, словно мы говорим о погоде:
— Как Пит?
— Я не знаю.
— Почему? Прошла любовь…? — издевается Мейсон. — Или он снова пытался тебя убить?
— Нет, я… Я рассказала Питу, как все было на самом деле. Про нашу первую встречу, про Игры, про войну, про Сноу. Мне больше нечего ему сказать, а что еще я могу сделать, чтобы помочь, кроме как говорить с ним?
— И это все? Ты сдалась?
Я морщусь, будто ее слова причинили мне боль.
— Нет, не все. Осталось еще кое-что, что я должна сделать. Убить Сноу. Я сделаю это сама, своей рукой. Без приказов Президента и камер Крессиды. Без сценариев, написанных Плутархом, и без карточек Эффи. Эта Игра касается только нас двоих, и никто не закончит ее, кроме меня.
— Неплохо. И давно ты это поняла?
Я вспоминаю свой последний разговор с Койн, пристальный взгляд ее бесцветных глаз, не терпящий возражений тон и внезапный холод по телу от осознания, что эта женщина не даст мне то, что я хочу. Не позволит ни выйти из Игры, ни сыграть по своим правилам. А если так — с меня хватит. Я сама отправлюсь в Капитолий и уничтожу Сноу. Это очень личное. Это только между нами. И с этим действительно пора заканчивать. Пусть смотрит мне в глаза, когда я его убью.
Джоанна довольно ухмыляется:
— Все правильно, Сойка. И я даже помогу тебе, хочешь? Груз лекарств вылетает на фронт сегодня в полночь из второго ангара. Хотела украсть для себя немного морфлинга, но, пожалуй, останусь и прикрою тебя. Убить можно кого угодно, Китнисс. Даже Президента. Даже Кориолана Сноу. Главное — не бойся пожертвовать собой.
Я собираюсь воспользоваться ее последним советом. Но сначала… Сначала надо попрощаться.
Я решительно разрываю хоровод, беру Прим за руку и увожу в сторону. Мы кружимся в быстром танце под звуки одинокой скрипки. Сестра смеется, и я вместе с ней. Я смотрю на нее, пытаясь запечатлеть в памяти все: светлые волосы, заплетенные в косу заботливой рукой мамы, добрые глаза, розовые губы с самой искренней на свете улыбкой и теплые руки, нежно обнимающие меня за плечи. Ей тринадцать. Мы почти одного роста. Она очень красивая. Отец назвал ее Примроуз в честь примулы, цветка, что цветет ранней весной, задолго до того, как сойдет снег. Будь сильной, Прим. Из тебя получится самый лучший врач. Ты справишься, я знаю. Я очень люблю тебя.