Меж двух океанов
Шрифт:
Матрос подлетает к рулю и нажимает рычаг газа. Лодка почти остановилась. И тогда началась борьба. Рыба отчаянно сопротивлялась. Едва удалось подтянуть ее на несколько метров, как она рванулась и сняла с закрепленной катушки в два раза больше лески. Со лба льет пот, руки судорожно сжимают удилище, ноги уперты в борт, но хищник никак не поддается. Он защищался еще добрых полчаса, пока мы общими силами не сумели вытащить его на палубу. А в последнюю минуту он чуть было не прорвал подъемную сетку.
— Помучила она меня! Зато килограммов тридцать будет!
— А как она называется, Джимми?
— Индейцы называют такую рыбу «вагу», а как по-английски, я, честное слово, не знаю. В этих местах водится свыше двадцати
— …много рыбы.
— Ну вот, вам это уже известно. Однако вряд ли вы знаете, что на счету у здешних рыболовов-спортсменов есть несколько мировых рекордов. В 1941 году тут, например, поймали черного марлина весом в семьсот четырнадцать фунтов. Это больше трехсот двадцати килограммов.
— Ничего себе! Вот и говорите после этого, что рыболовство не тяжелая атлетика!
— Мирек, смотри, летучие рыбы! Вон там, слева! Десятками выстреливают они из воды, расправляют длинные заостренные плавники, несколько секунд планируют против ветра, ловко огибая гребни волн, и снова падают в воду.
В воздухе они игриво, точно ласточки, ломают направление полета.
Джимми лишь посмеивается, глядя на наше возбуждение.
— Да вы посмотрите вперед, правее носа лодки. Видите вон тот черный треугольник над водой?
— Уж не акула ли эго?
— Еще какая! Их здесь столько, что не приведи господь. А бон там черепаха, здоровая штуковина. Немногим меньше ярда. Если вы некоторое время постоите на палубе, то удивлению вашему не будет конца: чего только нет в этом море! Возьмите мой бинокль.
Вернули мы его Джиму, лишь когда над Тихим океаном раскинулась ночь.
Мы сидим на освещенной корме «Альбатроса», утомленные зноем дня и непомерным множеством впечатлений. Сравниваем и дополняем заметки последних трех бурных диен, отдыхаем. По бесконечному простору океана скользят зеленоватые щетки волн, одна за одной. Они мерцают и светятся в лунном свете, но как же так? Ведь луна еще не появлялась! нет, это не отражение! Волны светятся сами собой! А сияние за лодкой? От кормы отлетают целые снопы зеленоватых жемчужин, они сверкают и искрятся прозрачно-зеленым светом, кружатся и пляшут в воронках водоворотов, пока их сплине не растворяется в таинственном освещении, источаемом широким следом «Альбатроса». Да, этот свет струится прямо из океана всюду, где его взбурлили судовые винты, везде, где вода находится в движении. Гребни волн от горизонта до горизонта прочесывают светящейся пеной необозримую гладь океана. В эти мгновения мы чувствуем себя в плену чудес.
Уходят минуты, а может быть, и часы; мы с трудом освобождаемся от изумленного оцепенения, мысли лихорадочно ищут ответа, способного защитить от волшебства тропического моря, от миражей, которые продолжаются, существуют, которые мы видим своими глазами.
Планктон! Одно слово, простое и неромантичное, открывает тайну Панамского залива. Фосфоресцирующий планктон, до глубины пронизывающий поды тропического моря. Он начинает светиться при малейшем движении. Вот почему в гребнях волн горит этот спокойный зеленоватый свет. Есть здесь и другой вид планктона, который собирается в маленькие шарики. Их свечение наиболее ярко. Это они творят каскады жемчужин в водной дорожке за кормой. «Никаких чудес, никаких чар, одни только шарики из морского студня. Заденешь их — они светятся, оставишь в покое — погаснут», — удерживает тебя на земле логика разума. Но внутри тебя что-то противится этому. К черту холодную рассудочность! Логику же прибереги до того времени, когда станешь считать морские мили, когда будешь париться на солнце. А сейчас открой все чувства! Прими редчайший дар, подчинись красоте, принадлежащей лишь
Снова впиваемся мы взглядом в волы океана, перевесившись через носовой борт. Над ватерлинией поднимаются, уходя в темноту, стальные бока судна, выкрашенные мертвыми белилами. А под «одой — вся килевая часть лодки словно сделана из стекла, из тончайшего хрупкого хрусталя, озаренного изнутри ясным зеленым светом. Миллионы сверкающих жемчужин разлетаются крыльями-каскадами от неоновой трубки — стеклянного острия носа, разрезающего свет волн, — и летят, летят по морю, уносясь в ночь.
В темных глубинах под лодкой промелькнула молния. Потом вторая, пятая. Их семь, семь зеленоватых молний: это семь дельфинов мчатся в глубине наперегонки с «Альбатросом». Их глаза, дыхательные отверстия, края плавников, каждый выступ тела как бы обведены тонким люминесцентным слоем. Вся поверхность их корпусов мягко светится. Они играют, петляют, намного опережают лодку. На секунду выныривают из воды и — гаснут. В это короткое мгновение видишь в отблеске моря мясистую тучность их тел, слышишь сильное пыхтение. Но это лишь на миг, пока семь дельфинов вновь не пролетят сквозь волну и не уйдут вглубь, — в чудесное царство, превращающее семерых морских исполинов в сказочные создания из хрусталя, вокруг которых вьются мириады стеклянных рыбок.
Между тем время, это неумолимое предостережение разума, без нашей помощи и не считаясь с нами отмеряет мили залива, окутанные волшебством сияющей воды и темных звезд. Но, смилостивившись, оно отдает нас непостижимой красоте сказочного мира. Страшно протянуть руку — боишься, как бы от этого он не рассеялся. Молчишь, ибо даже самое хрупкое слово будет слишком вещественным в чарующей ночи чудес. Отдайся же ей целиком, всей душой, любуйся красотой, которая никогда не повторяется…
ВО ВЛАСТИ «ЮНАЙТЕД ФРУТ»
В небольшой комнате на третьем этаже доходного дома в предместье царил необычный порядок и покой. Утих стрекот двух пишущих машинок, редко прерывавшийся в последние дни. Со столов и стульев, с кроватей и пола исчезли груды блокнотов, почтовой бумаги, книг, проспектов, папок, карт и конвертов с сотнями негативов. В углу у двери аккуратно сложены сумки и чемоданы.
Зато этажом ниже — суматоха. Лидушка Шпалкова, жена представителя наших компаний в Панаме, просто не знает, за что раньше взяться. Четырехлетнему Иржику не хочется ложиться в постельку, настало самое время готовить киедли-кн, пиво «Праздрон» уже давно должно было стоять в холодильнике, а стол между тем все еще не накрыт. Через полчаса за ним соберутся несколько друзей на последний прощальный ужин.
Лишь вокруг дома, совершая неизменный цикл, с истинно полицейской докучливостью кружит и кружит знакомая нам полицейская машина, снабженная ранней. В последние дни и ночи она разорвала свой заколдованный крут, по пятам следуя за «татрой». А как только мы вернулись на стоянку перед домом, эта машина снова пустилась в свою круговерть, продиктованную запоздалым и несколько комичным страхом перед двумя путешествующими чехословаками. Ну что ж, по крайней мере сэкономим на охране. Пусть караулят наш автомобиль даром. До завтра. Выездные визы у нас в паспортах.
Время приближается к одиннадцати. Йожка Шпалек с плохо скрываемым умилением готовится преподнести главный сюрприз вечера — поставить новую грампластинку с записью детского хора Кюгна. Сюрприз для нас и для горстки наших панамских земляков, не побоявшихся прийти сюда.
Приятная гармония детских голосов сжимает горло и увлажняет глаза. Она проникает до глубины души и будит чувства, которые весь вечер прятались и заглушались разговорами и преднамеренным весельем.