Между жертвенником и камнем. Гость из Кессарии
Шрифт:
– Да, государь...
– с видимым усилием признался раб, и языки пламени канделябра, который он продолжал держать над письмом, заходили ходуном, заставляя двигаться огромные, не верные тени на стенах.
– Значит, знаешь...
– задумчиво сказал Тиберий, переводя взгляд на дверь.
– Госпожа приказала передать тебе его содержание, если обстоятельства вынудят меня уничтожить его по дороге!
– торопливо добавил раб.
– Она обещала дать мне свободу, если я выполню ее поручение, и поклялась в этом памятью своего божественного деда!..
Раб осекся на полуслове, видя, что даже клятва именем Августа не тронула императора. Он понуро опустил голову, ожидая своей участи. Он уже был уверен, что сейчас распахнется дверь, и стоящий за ней охранник потащит его за собой, а может, без шума прикончит на месте, как вдруг Тиберий рассеянно спросил: Антония была дочерью Марка Антония и Октавии, старшей сестры Августа, и вдовой младшего брата Тиберия - Друза, после смерти которого уже не выходила замуж.
К моменту описываемых событий, т. е. в 31 году "Гиберию было 73 года.
– Как тебе удалось проникнуть в мою спальню?
– Через это окно, государь!
– кивнул в сторону шторы раб.
В глазах сосредоточенно думавшего о чем-то императора появилось что-то похожее на любопытство. Он прошел к окну, заглянул вниз и отшатнулся.
– Но это же невозможно!
– задергивая штору, заметил он.
– Мне была обещана свобода!
– ответил раб, вкладывая в каждое слово особый, одному ему известный смысл, - Могла ли остановить меня на пути ж этой цели какая-то стена?
Тем более, что в ней немало выступов.
– Но ты легко мог сорваться в пропасть! – недоверчиво сказал Тиберий.
– Или попасть на глаза Сеяну, что, пожалуй, еще хуже!
Император уже не любопытствовал - буравил раба своими большими зеленоватыми глазами.
– Этот Сеян переломал бы тебе все кости, а потом приказал распять. Неужели так приятно висеть на кресте?
– доигрывая пальцами, допытывался он.
– Мне была обещана свобода!
– упрямо повторил раб.
– И ты… не выдал бы меня на допросе?
– вплотную приблизил к нему лицо император.
Раб не без труда выдержал этот пристальный взгляд, понимая, что в это мгновение решается его судьба, и тихо, но с чувством ответил:
– Я умею быть благодарным даже за одно только обещание свободы...
– Ты говоришь совсем не как раб!
– неожиданно смягчился Тиберий и даже улыбнулся посланнику Антонии. – Как тебя зовут? Не удивлюсь, если и имя у тебя какое-нибудь особенное.
– Паллант, государь!
– поклонился раб.
– Вот видишь!
– торжествуя, заметил император, радуясь, что не ошибся, - Оно от имени Паллады - Афины Воительницы... За какие же заслуги моя сестра дала тебе это - имя?
– О, государь! Этой честью я обязан своим далеким предкам...
– Кем же они были: архонтами? Полководцами?
При каждом новом слове Паллант отрицательно качал головой.
– Царями!
– дождавшись, когда Тиберий устанет перечислять наиболее почитаемые в Элладе должности, ответил он и не без гордости пояснил удивленно вскинувшему брови императору.
– Мой род ведет свое начало от аркадских правителей!
– Тогда мне понятно твое природное умение быть одновременно и слугой, и господином!
– окончательно успокаиваясь, усмехнулся Тиберий и знаком приказал Палланту поставить канделябр на стол.
Тени вновь ожили, угрожающе задвигались на стене. Император следил за ними завороженным взглядом.
– Я отпущу тебя в Рим, где ты, передав мою благодарность Антонии за предупреждение, будешь ждать от меня указаний!
– с трудом стряхивая с себя оцепенение, наконец, решил он и добавил просиявшему Палланту.
– Да-да, отпущу живым и... свободным. Потому что из всех мне верных людей во всем мире осталась лишь Антония, да... Макрон!
Он указал Палланту на штору. И выждав, когда тот спрячется за ней, крикнул стражника.
Дверь распахнулась. Тиберий, зная теперь, что каждое его слово будет в точности: передано префекту претория, с деланным безразличием сказал выросшему в дверях преторианцу:
– Пока Сеян занят поимкой беглеца, вызови-ка мне Макрона! Хоть я и терпеть не могу этого офицера, но его молодая память лучше моей. А я срочно должен написать, в каком году Сеян вместе с моим сыном доблестно усмирили восстание легионов в Паннонии!
– Вот так!
– едва захлопнулась дверь, обратился к заволновавшейся шторе Тиберий, и на его маленьких, резко очерченных двумя морщинами губах появилась горькая усмешка:
– Скажи, мог бы я быть царем в вашей Аркадии?
Паллант не успел ответить, как дверь снова заскрипела. На пороге появился Макрон
– высокий офицер преторианской гвардии с грубыми, словно наспех высеченными из камня природой-скульптором чертами лица. Но его суровость и высокомерие заметно смягчились при виде императора. Он даже улыбнулся, что так не шло лицу воина, привыкшего беспрекословно выполнять приказы командиров, жечь, грабить и убивать.
– Входи!
– разрешил Тиберий, и, как только Макрон приблизился к нему, спросил: – Можешь ли ты незаметно вывести из дворца и доставить в Рим моего человека?
Макрон подумав, кивнул.
– Прекрасно... Паллант!
– позвал император, и освобожденный им раб вышел из-за шторы.
Ни одна жилка не дрогнула на лице Макрона. Он снова вопросительно взглянул на Тиберия.
– Отправишь его и сразу обратно!
– приказал император.
– А если Сеян вдруг спросит, что ты делал у меня, скажи: диктовал, что восстание четырнадцатого года было подавлено исключительно благодаря ему. Пусть тешит свое самолюбие и ищет Палланта до утра. Нам будет о чем потолковать за это время...