Между жертвенником и камнем. Гость из Кессарии
Шрифт:
– Наверное, тоже рыбой!
– Эта рыба, - произнес Калигула, с наслаждением выделяя каждое слово, - вчера утром называлась Публием Фальконом-младшим!
Сенатор медленно приподнялся на ложе.
– Что ты хочешь этим сказать?..
– смертельно побледнев, спросил он.
– А то, что ты сейчас сожрал своего сына!
– захохотал император и стал кричать, проглатывая окончания слов: - Вчера, после казни, я приказал разрезать его на куски и накормить мурен, которых запекли мои повара специально для тебя! Не правда ли это было очень вкусно?!
С лица Фалькона сползла заученная улыбка.
– Нет, - прошептал он.
– Ты не величайший... Не Юпитер… Не Цезарь...
Что?
– задрожал от ярости Калигула.
Ты - чудовище... Мразь... Плевок на дороге, на который наступить и то противно!
– Херея!
– закричал император.
– В плети его! В плети!
Стоящий позади ложа Калигулы преторианец по знаку трибуна выхватил плеть и, подбежав к сенатору, полоснул его по лицу.
Сбей, с него всю гордость, только медленно, чтобы он чувствовал, что умирает! – вопил Калигула.
Да, я горд!
– вскинул голову сенатор, и хотя удары сыпались на него беспрестанно, продолжал: - Горд, потому что у меня был сын, который не чета тебе! Он никогда бы не сделал со своим отцом то, что ты сотворил с Тиберием! Да, я последний свидетель, который знает истинную причину его гибели. Ты хотел запугать меня, заставить молчать. Но я скажу... Ты снял с него перстень, пока он еще дышал. А когда он стал сопротивляться... накрыл его лицо подушкой и...
– Убей его!
– закричал Калигула, толкая вперед Херея.
Сверкнул кинжал и Фалькон повалился набок, зажимая рукой грудь.
и... задушил...
– докончил он и замер.
Как прекрасен старик!
– неожиданно услышал Андромен голос Гетулика.
– Словно в старые добрые времена...
И мы бессильны были помочь ему...
– в отчаянии сжал кулаки Лепид.
Бессильны? Ну, нет!
– покачал головой Гетулик. – Дай мне только возвратиться к своим легионам...
И мы сбросим его!
– порывисто ухватил его за руку Лепид.
Не сомневаюсь... Слабая надежда мелькнула в голове Андромеда. С трудом оторвав глаза от тигля, в котором уже теряли свои очертания золотые статеры, он обратился к Гетулику:
– Я все слышал... И я не рассказал Калигуле о вас, Только спасите меня! Убейте его сейчас же...
Заговор начальника верхнегерманских легионов Гнея Лентула Гетулика был раскрыт и жестоко подавлен в 39 г.
Чем? Вот этими руками? Во дворце - тысяча преторианцев, - с горечью усмехнулся Гетулик и внимательно посмотрев на Андромена, тихо сказал: - Могу лишь отплатить услугой за услугу. Расплавленное золото, конечно, не самый лучший в мире напиток.
Но я помогу тебе избежать участи попробовать его на вкус. Мы задушим тебя перед тем, как Марк зальет им твое горло.
Гетулик шепнул что-то на ухо сенатору. Тот согласно кивнул.
Аидромен закрыл глаза, поняв, что это конец. Он даже не видел, как кто-то внес в залу шкуру льва. Только почувствовал ее, остро пахнущую звериным потом и кровью у себя на голове.
– Митридат, настоящий Митридат в образе Геракла!
– словно из тумана доносился до него голос Калигулы, которому вторили льстивые римляне:
– Только Юпитер Латинский может так достойно отомстить обидчику за своих соотечественников!
– Он - само совершенство!
– Он - выше бога!
– Начинай!
– нетерпеливо закричал Калигула.
– Да лей медленно, чтобы чувствовал, что умирает!
Через толстую львиную шкуру Андромен почувствовал на своей шее пальцы сенатора. Вскрикнул рядом обожженный раб, подавая Лепиду ковшик с расплавленным золотом. Где-то совсем уже далеко отрывисто хохотал Калигула...
Гетулик не обманул его. Пальцы сенатора сжались до того, как ковшик коснулся его губ. Задыхаясь, Андромен услышал слова Марка:
– Нет, Гетулик, беда нашего народа не в болезни Калигулы, а в нас самих...
Тьма, как бескрайнее море в осеннюю безлунную ночь, надвинулась на Андромена, и вдруг взорвалась громким криком:
– А ну стой!
«Кто это? Что?..
– возвращаясь к действительности, не понял Андромен.
– Ах, да... это чудовище...»
Львиная шкура упала с его головы, и он увидел Калигулу, уставившегося своими безумными глазами на бледного сенатора.
– Перехитрить меня вздумал?! Так захлебнись этим золотом сам!
Преторианцы оттолкнули в сторону Андромена и принялись за сенатора. Снова раздалось уже знакомое шипение и дикий крик.
Насладившись страшным зрелищем, Калигула приказал наполнить свой кубок до краев и, медленно осушив его до дна, вспомнил, наконец, об Андромене.
С минуту он смотрел на него, как бы прикидывая, что с ним делать и вдруг прищурился:
– А этого доставить в гавань целым и невредимым! Пусть плывет в свою Кесарию и передаст Митридату, что всех кесарийцев заодно с их царем ждет то, что он видел у меня во дворце своими глазами!
Всю ночь Трифон простоял на палубе, проклиная любопытство и тщеславие своего земляка. Лишь под утро, не сразу признав в поднявшемся на судно седом человеке Андромена, он, наконец, смог отдать приказ сушить якорь. Матросы поставили паруса, и триера, выйдя из гавани, взяла курс на бесконечно далекую Кесарию, которую, по примеру своего славного предка, осмелился поднять против всесильного Рима молодой правитель боспорского царства Митридат.