Мгновение — вечность
Шрифт:
Пытку, суд и казнь Горов принял одновременно. Житников, лишенный Оружия прежде, чем схватился в воздухе с тевтоном, поддержал свободной рукой капитана, не давая ему упасть, вместе с этой потребностью до последнего быть опорой другому, крича и немцам и Альке, спешившей к нему на фронт, и всем, что он небезоружен! Горов знал, что рука его с пистолетом тверда. «Теперь уж я не ошибусь, теперь уж я не ошибусь!» — всаживал Алексей пулю за пулей в свой «ЯК», а «ЯК» не загорался... Один патрон остался в стволе и не более ста метров до мчавшихся через кочки и выбоины мотоциклистов. «Отпрыгались, Егорушка, живыми не дадимся!..»
Последнее, что услышал Алексей, был выстрел, прозвучавший рядом.
Долг выполнить нетрудно, труднее знать, в чем он состоит.
Воздавая должное
...Рокот моторов катился над поросшей зеленой травкой полем, — от Таганрога, сохраняя порядок, как при заходе на цель, «ИЛы» шестерками возвращались домой.
— Братцы! — вскинул руку Павел, и так, с приподнятой рукой, стоял, глядя на вожака, начавшего разворот, на знакомый хвостовой знак егошинской машины, «Черта полосатого», на медленно, очень медленно выходившие наружу колеса; чувство пришедшего спасения, владея всем его существом, предательской слабостью отзываясь в коленях, не освобождало летчика от желания следить за посадкой и оценивать ее, — лучшую из всех, сколько ему еще суждено их увидеть и сделать...
«ИЛы», продолжая не законченную в таганрогском небе работу, выстраивались в защитный, избавительный круг над землей — над человеческой фигуркой рядом с маленьким самолетом.
Пять дней отлеживался Павел в поселке под Ростовом. От армейского дома отдыха, с помпой открытого специально для летчиков, отказался, дремал на своем топчане, как сурок, то пропуская завтрак, то забывая обед, то не ходя на ужин. В боевой расчет его не назначали, на аэродром не брали — «Солдат погрузился в спячку». Из Р., от полковника Челюскина, пришла докладная об участии в перелете младшего лейтенанта Бахаревой. Павла дважды вызывали в особый отдел. Отвечать на вопросы, выявлявшие «моральное лицо» Лены, объяснять кому бы то ни было ее поведение было для него мукой. «Они ее не знают, — утешал он себя. — Это их служба». Восстанавливал в памяти, вновь и вновь перебирал минуты, приведшие «маленьких» в Таганрог. В остальном им владело безразличие. Новости с аэродрома словно бы его не касались.
Какая-то заезжая труппа ставила в поселковом клубе «Чужого ребенка»; зрелища развлекают, выводят из апатии, он отправился на спектакль. Пробрался в клуб, занял место на лавке. Вспомнил завод, получение «ЯКов», танцы... Сидел, не видя сцены, не слыша актеров, не понимая, что они представляют, зачем. С первого действия ушел, снова залег. «Бахарева не планировалась в группу Горова, вам это известно?» — спрашивали его в особом отделе. «Да». — «В группу Горова она вошла, по сути, явочным порядком. Причина?» Не явочным порядком. Ее направил к Горову полковник Челюскин.
Но действительно Лена к этому стремилась, а добиться своего она умела. Причина — Дралкин. Григорий Дралкин, бывший ее инструктор. В аэроклубе что-то между ними наметилось, что — не поняли, «вошли в туман» — война... Три года не виделись, и вдруг, на перепутье фронтовых дорог, — Дралкин. Да еще не собственной персоной, не лично, а возможностью встречи, обещанием свидания, что всегда волнует, а в условиях войны и говорить нечего. Поднял, всколыхнул все прошлое, прекрасное тем, что освещено миром, и Лена подумала... решила, что встреча с Дралкиным после гибели Баранова — ее судьба. Награда ей, утешение. Что он ей ближе, дороже, чем Павел Гранищев, который всегда под рукой. Усердие, выказанное ею на маршруте, разве не тому свидетельство? Самозабвенное, безропотное женское усердие, способное у камня вызвать отклик... А Дралкин ее не разглядел... Вот вся причина. Ничего другого нет и быть не может. «Дралкин», — отвечал Павел в особом отделе. «Дралкин», — говорил он себе, вспоминая Лену, исполненную рвения. Чего он стоил Павлу, воздушный полонез ослепленной Лены...
Так протекал неофициальный отпуск лейтенанта при части.
На шестой день, без сборов, по тревоге он вспрыгнул на крыло «ЯКа», входящего в резерв генерала Хрюкина.
Вылета Павел не ждал, специально к нему не готовился, но его приближение, его неотвратимость чувствовал, от судьбы не уклонялся. Готов был нести свой крест до конца, ни на кого ношу не перекладывая. Для того и осел, окопался в поселке, чтобы свой час не пропустить.
Механик, зная, что чистюлю Гранищева с заляпанными сапогами никто в кабину не загонит, держал наготове лопаточку, какой пользуются чистильщики сапог. Павел, сидя на кромке крыла и неловко откинувшись на спину, подставлял поочередно механику пудовые от грязи подошвы, соображая, как ему взлететь, оторвать свой «ЯК» от месива из глины и чернозема, именуемого взлетной полосой, и не поставить при этом машину на нос. Кромка полосы ухабиста, как верблюжья спина, но она тверже, суше... а что в этой жизни дается без риска? Что? Все висит на волоске, в любой момент готово лопнуть. «Кого увидим в воздухе — убьем, и баста», — говорит летчикам перед стартом Амет-хан. Или мы увидим и убьем, или нас увидят и убьют.
Что-то усохло, сжалось в душе Солдата, затвердело, освободив от предвзлетного томления, всегда изнурительного. Страхи, неясные картины, усилие скрыть от посторонних смятение души — все кончилось. Война вытравила в нем все, что стоит между человеком и целью. «Ни единой унции жира», — подумал он о себе, опять-таки повторяя Амет-хана. И когда он так рассудил, имея в виду свою способность отозваться на призыв сигнальной ракеты, линию доброго рта Солдата исказила скорбная тень.
...Пошел, Гранищев, пошел, «Река-семь»...
Отрывистая немецкая речь неслась из эбонитовой коробки трофейного динамика, висевшего на жердочке возле аэродромного КП Хрюкина; Тимофей Тимофеевич, вскидывая к глазам и опуская трофейный цейсовский бинокль на сыромятном пояске, переброшенном через шею, сквозь треск динамика расслышал хрипловато-картавое «р-рэнд-ле...». «Брэндле», — понял он. Недобрый знак! «Брэндле», — повернулся он к переводчику, скорее подсказывая ему, чем спрашивая. Фамилию Тимофей Тимофеевич уловил, выхватил, за быстрым обменом не поспевал. «О чем лаются? Переводи!» — потребовал он. Пухлощекий переводчик, прикрыв глаза, как медиум, вслушивался в эфир и молчал.
На пути от Волги до миусской траншейно-бетонной преграды, в которую уперлись войска Южного фронта, летчики генерала Хрюкина испытали все, что суждено пережить бойцам, когда они от многомесячной изнурительной обороны переходят к долгожданному наступлению. Взрыв энтузиазма, вызванный прорывом на запад, был огромен, в командирской среде, особенно в кругу штабных офицеров, не было занятия слаще, чем составление прогнозов километража на завтра, то есть упоительного состязания в том, чтобы угадать, на сколько километров продвинется наша пехота завтра. Тимофей Тимофеевич отдал дань этому увлечению. Его армия, вынесшая на своих плечах основную тяжесть сталинградского воздушного сражения, виделась Хрюкину, естественно, в гуще событий, на острие борьбы за господство в воздухе. В освобожденном Ростове, городе, где в далеком детстве началась одиссея беспризорника Хрюкина и где она завершилась, когда комсомолия железнодорожного депо избрала Тимофея своим вожаком, — в Ростове, на заседании Военного совета Тимофей Тимофеевич заявил, что войска Южного фронта «встретят Первомай скорее всего в освобожденной от врага Всесоюзной кочегарке, где начальник тыла товарищ Рябцев выдаст нам по совковой лопате и мы дружно подбросим в топки уголька ради скорейшего полного разгрома захватчиков...». Реальный ход событий, однако, с пророчествами молодого генерала не совпадал, в расстановке сил на советско-германском фронте обозначались новые акценты. В марте противостоящая 8-й ВА эскадра «Удет» начала мощно бомбить Ростов и Батайск, в донском небе завязались многодневные жесточайшие бои, и вскоре стало ясно, что весенний прорыв на Донбасс, на Украину выдохся; танковый корпус, которому была поручена роль тарана, едва унес из окружения ноги. А борьба за господство в воздухе вопреки чаяниям Хрюкина смещалась своим эпицентром на юг, на Северо-кавказский фронт, на Кубань. Там задействованы сейчас две наши воздушные армии, туда перебрасываются авиакорпуса РГК, туда же, по приказу командующего ВВС, он передал две дивизии, прошедшие горнило Сталинграда. Оторвал кусок от сердца...