Мгновение - вечность
Шрифт:
– Мой, - улыбнулся водитель.
– Моя находка, я обнаружил.
– Видя, что Кулев колеблется, добавил: - Он же маленький, "ЯК", против "ИЛа" ничего не весит. Берем играю чись...
– До него не доберешься. Еще застрянем... "Не нужен нам этот "ЯК", - думал Кулев.
– Все пути на север перекрыты, разъезд Конная горит..."
– Цепляем с ходу, в два счета!
Кулев колебался.
– Майор Егошин нас похвалит.
– Шебельниченко выкручивал баранку в сторону база.
– И здесь, скажет, сработали за "маленьких"!
...Выпрыгнув из кабины, Кулев
При торопливом осмотре истребителя мнения высказывались различные.
– Хорош гусь хозяин, натаскал хворосту - и деру...
– В какую сторону?
– Пробоин нет, бензобак булькает.
– "ЯК" надраен, как медный котелок... Приготовил к сдаче?
– Как он его сюда загнал, вопрос... Грузовик не подберется.
– Камешки из-под колес вынуть, он своим ходом скатится. Внизу его зацепим.
– Быстренько, быстренько!
– Товарищ лейтенант!
– донесся из амбара сдавленный голос.
– Вы голову промыть дадите?
Возглас излился, несомненно, из женской груди; старшина, вслушавшись, авторитетно заявил, что в амбаре моет голову не кто иная, как Глафира Кожемякина.
– И здесь знакомая, - отметил лейтенант. Шебельниченко, мимикой открестившись от знакомства, шепотком пояснил:
– Ее из бани по тревоге выкурили, так она за свою недомытую голову начальнику штаба плешь проела. Потом ее перевели.
– Кожемякина!
– почему-то нараспев обратился в сторону амбара Кулев.
– Не Кожемякина. И не Глафира, - ответил ему неприязненно женский голос, делая ударение на "не".
– А самолет заминирован, учтите, я предупредила...
Мужчины, как по команде отступив от "ЯКа", воззрились на бревенчатую стену хуторского строения.
– Бабы, когда голову моют, о другом думают, - заявил Шебельниченко. Лейтенант, ну его, "ЯК"... К своему "ИЛу" не поспеем.
Он отрекался от своей находки. Предлагал отходную.
Кулев, гонимый беспокойством, перестал спешить. Мытье женской головы многотрудное занятие. Мама приступала к нему после длительных приготовлений, в особом расположении духа и как бы что-то загадав. Священнодействие с кувшином, мыльным раствором, просушкой и укладкой волос предполагало отрешенность от всех прочих дел, и тайное желание мамы сводилось, видимо, к тому, чтобы никто из соседей по коммунальной квартире не помешал ей исполнить важный замысел; обычно она приступала к ответственной процедуре ночью, когда квартира отходила ко сну... А степь, этот хутор с часу на час превратятся в арену боя...
Кулев быстрым шагом обогнул амбар, тронул массивную дверь на кованых петлях.
Гулко брякнула щеколда.
– Не подглядывать!
– взвизгнул женский голос. "Скушали?
– мимикой спросил его Шебельниченко.
Что я говорил?"
Кулев пристыженно слушал сердитое плескание в тазике.
Раз и два шумно сливалась вода.
– Банно-прачечный трест, - сказал он, чтобы не молчать.
– Нашли чем заниматься.
– Дюрит лопнул!
– в сердцах отозвалась моющаяся. Он представил, как она стряхивает мыльную пену с рук и осуждающе смотрит в его сторону, на запертую дверь.
– Масло из системы выбило, на черта стала похожа... Да еще машину драила.
"Женское пополнение!
– осенило Кулева.
– Женское пополнение, о котором столько разговоров на КП Егошина",
– Из хозяйства Дарьюшкина, что ли?
– спросил он примирительно.
– Из Песковатки?
– Колхоз Кирова.
– Колхоз Кирова!
– Теперь пришла очередь Кулева мерить взглядом старшину: "Глафира Кожемякина..." - Мы в колхозе Кирова берем прикрытие, а рядом "мессера", подкарауливают наших...
– И не ваших... И в Нижне-Чирской - тоже.
– В Нижне-Чирской?!
– усомнился старшина.
– Отставить панику!
– В Нижне-Чирской нас обстреляла зенитка и тут же прихватили "мессера"... Как по нотам.
– Когда?
– Я сама против паники. Вчера... В восемь десять - восемь пятнадцать утра примерно... Шумный сброс воды - и тишина. Молчание.
Наконец она открыла дверь. Чистое, промытое лицо без свекольного оттенка. Скорее оно было бледно.
– Я не прохлаждаюсь, товарищ лейтенант, - с опозданием, сдержанно пояснила летчица.
– Я здесь приземлилась и отсюда взлечу. Сержант Бахарева, - и подобралась, свела каблуки брезентовых, в потеках масла сапожек, как образцовый строевик, отработавший курс молодого бойца. Румянец постепенно приливал к ее щекам.
– А если немец двинет?
– Сижу без масла, - сказала она веско.
– Дюрит заменен. Доставят масло, я заправлюсь и - домой.
– Кто доставит? Откуда?
– Из Малой Россошки...
Кулев вспомнил взмыленных коней заградотряда.
– Сержант Бахарева!
– Он по-командирски приосанился.
– Берем "ЯК" на прицеп, и сей же момент - ходу.
Она отрицательно покачала головой.
Не мина с секреткой, бог весть куда подложенная (подложенная ли?), ограждала ее самолет, но румянец к лицу, строчка свежего подворотничка и, конечно, грубоватой ткани светлая лента в волосах... Кулев не ошибся, предложив серьезную заботу о прическе. Лента в волосах, старательно промытых и слегка на висках пушившихся, вместе с твердым отказом покинуть хутор как-то разом возвысили летчицу в его глазах. Опрятный, не глаженный после стирки, сильной рукой выжатый комбинезон был также на ней хорош.
– Тогда... двинули, - сказал Кулев своим, не трогаясь с места.
– Очень плохая вода, - поделилась с ним Бахарева, недовольно прощупывая волосы.
– Холодная, жесткая... ужас. Никак голову не промою.
Это все, что она могла ему сказать, оставаясь здесь с "ЯКом".
– Когда-то авиация жила на касторке...
– Мензурка бы касторки не помешала.
– Моторное масло не подойдет?
– Нет, - без улыбки ответила она, вместе с непринятой шуткой отставляя еще дальше лейтенанта от своих расчетов и планов, где тайны косметики и получения заправочного масла соседствуют с готовностью взлететь на сияющем чистотой истребителе по этим колдобинам и буеракам.