Мгновение - вечность
Шрифт:
Всем подчиненным, осаждавшим командира рапортами об отправке на фронт, Егошин отвечал: "Я тоже ни в чем не провинился..." - но, перед тем как самому отбыть в действующую армию, навестил дежурное звено еще раз. "Надо, надо попрощаться, - говорила Клава.
– Горов молится на тебя..." Под конец рабочего дня, напарившись в кабинах, гуртом отправились на озеро - обмыть грешные тела, отвести душу, разрядиться.
Первым ворвался на поросший высокой травой берег тот же Егор Житников. Быстро сбросил с себя одежду, взобрался на корягу, нависавшую над водой, сделал, ни на кого не глядя, разминку, начал прыжки. Прыжок - и, отряхиваясь, как собака, на корягу, прыжок - и на корягу. Каждый нырок исполнял по-новому; то спинкой, то ласточкой, то переломившись.
боя - с выполнением перестроений, нырков, внезапных атак. Житников был вездесущ и неуловим. Набрав полные легкие воздуха и раздув щеки, он уходил под воду, выныривал дельфином за спиной "противника", обрушивал на него Ниагару, вопил: "Я по-самурайски, тихой сапой!.." Они старались перед Егошиным, отбывавшим на фронт, одной ногой стоявшим уже там, на заветной черте, куда обращены все их помыслы, - Михаил Николаевич понимал молодых летчиков, их желание предугадать себя в бою. "С такой энергией и бесшабашностью они пока что больше готовы для драчки на кулачках, для рукопашной", - думал он.
Горов плавать не умел.
В воду он сходил осторожно, по-бабьи охая, его худоба бросалась в глаза. Замочив пуп, стал бочком, стыдливо прикрываясь от брызг ладошкой и глядя на верховода Житникова с покорностью, детской доверчивостью, больше всего страдая от того жалкого впечатления, которое он, не умеющий плавать, производит на майора Егошина...
"Кого он сейчас боготворит?" - думал Егошин, приступая наконец к письму, вспоминая тепло, сердечную расположенность, которые он испытывал к Алексею Горову, когда в иерархии ценностей летчика первое место отводилось ему, Егошину...
Передав от общих знакомых поклоны и приветы, Горов сообщал, "как обрадовались все наши за товарища майора Егошина, прочитав о нем в сводке Совинформбюро", и просил навести справки насчет старшего лейтенанта Баранова... У нас в училище был один Баранов, худенький, краснощекий, имени его не помню... тот Баранов прибыл, когда я находился на выпуске, ждал пошивки лейтенантского костюма, "через день на ремень", ходил в наряд пом. кар. нача... Соня он был хороший, тот Баранов, если припомнить. На пост его не добудишься. Да и на занятиях, рассказывали, отличался. Преподаватель в середине урока напишет на доске: "Тов. курсанты, кто не спит, - сидите" - и громко скомандует: "Встать!" Баранов первым вскакивал... В караульном помещении мы разговорились насчет женского пола, поэтому запомнил. У меня была фотография с надписью химическим карандашом: "Вспоминай порою, если того стою". Баранов, поглядев на снимок, сказал: "На артистку похожа". Так ему показалось. "Похожа, похожа", - говорил он уверенно. "У тебя есть?" - спросил я, имея в виду фотокарточку. "Была, - ответил Баранов и усмехнулся.
– Ждать они не любят".
– "Не все!" - "Не любят - все...
Одни терпят, как-то держатся, другие нет". Салажонок-подчасок, чтобы меня, выпускника, наставлять, а я почему-то Баранову поверил... "Проверено на практике, имей в виду..." - сказал он. Теперь "Красная звезда" напечатала: "Бесстрашный воздушный боец Баранов сбил фашистского пирата с иммельмана". Как это понять? Как вести поимку врага в прицел, если он - сзади тебя и выше? Как сойтись с ним, не забывая собственного беззащитного хвоста и брюха, ведомых, других самолетов на секущихся орбитах воздушного боя?! И неужели это тот, наш краснощекий Баранов?.."
Очередной звонок комдива застал майора на последних строках письма:
– Ночью надо ждать на старте "самого"!
"Сам" - это Хрюкин.
"Вот где наши резервы, - думал Егошин, выходя на проверку ночного старта, - на Востоке. Но их не тронут..."
В том, кто нынче кумир дальневосточника Горова, сомнений быть не могло, Михаил Баранов.
...Танковые клинья врага, сидевшие у него в печенках, Хрюкин именовал не иначе как по-немецки: "панцеркайль" - расхожие словечки испанской ли, французской или китайской
Генерал Новиков выехал, доложили ему. "Когда ждать?" - "Минут через сорок". Хрюкин, находясь у штаба на виду, умел вдруг исчезнуть и так же внезапно появиться. Куда он исчезал, знали немногие, когда появится, не знал никто. Извещенный о генерале Новикове, он исчез. На полчаса, знали в штабе. Нырнул, юркнул в свою "кузню", как называл он глухой, без окон, закуток. Полчаса - наедине с "бухгалтерией". С цифрами, сводками наличного состава и движения частей... Штурман Ваня Сухов, летавший с ним в одном экипаже в Китае, прозвал своего командира "tiefer Вшппеп", глубокий колодец - за умение молчать, держать язык за зубами, хранить тайну; круг лиц, допущенных Хрюкиным к сводкам, был узок, всю "бухгалтерию" своей армии генерал держал в голове, обмозговывал ее и балансировал, где бы ни находился, чем бы ни был занят. Станичная кузня, где он пятнадцати лет от роду ворочал и отбивал поковки, дышала жаром и звоном; сталинградский закуток был темным, сумрачным, душным, и ворочал он цифрами, но "бухгалтерия", его ноша, требовала недюжинных сил, что там станичная кузня!..
В июле армия пополнилась двадцатью двумя авиационными полками, а исключил командарм из боевого состава, отправил на переформирование в ЗАПы восемнадцать; в августе принял тридцать полков, а вывел в тыл двадцать восемь (не полков, разумеется, а единиц боевого учета, представляемых войсковым номером, боевым знаменем, начальником штаба и горсткой техников...). Итого в остатке - шесть полков...
Кроме цифр, в "бухгалтерию", его святая святых, хранилище надежд, куда не то что посторонним, самому заглядывать страшновато, вплетались факты, связанные с цифрами, далекие от них и неотделимые. Генерала Новикова, командующего ВВС, Хрюкин знал по Белоруссии, по финской, по осажденному Ленинграду; знал издалека, шапочно, и только в последнюю встречу, перед тем как войти в его кабинет, узнал Тимофей Тимофеевич, что Новиков - из семьи учителя и сам в прошлом учитель...
Первого в кубанской станице учителя Тимофей увидел восьми лет от роду: в сатиновой косоворотке, длинноволосый, тот направлялся на уроки, а Тимофей, не смея перечить последнему слову матери, - к Верстакам, наниматься в батраки. Восьми лет он учителя увидел, a голос его, подобный божескому, впервые услышал в шестнадцать. И первую книгу, неизреченной мудрости "Букварь", раскрыл в шестнадцать лет, исколесив с ватагой беспризорников весь юг от Геленджика до Воронежа и обратно, пройдя с рыболовецкой артелью морскую путину, отработав грузчиком в порту и молотобойцем - в сельской кузне. Восьми лет, отнятых у детства, матери, бросившей его, не простил, перед словом "учитель" благоговел...
Да, из московских встреч в особняке, где размещался Главный штаб ВВС, больше всего памятны Тимофею Тимофеевичу две: с Новиковым и Рычаговым...
...За год до войны в кабинете начальника ВВС Павел Рычагов, молодой хозяин кабинета, собрат по Испании, придержал Хрюкина после совещания, бросив вдогон, в спину: "Кино смотрел", - дескать, задержись, инспектор, к тебе обращаюсь... Экранных симпатий Рычагова он не знал, да, собственно, и не интересовался ими: все, что ему открывалось с момента появления Рычагова в Москве, в Главном штабе ВВС, накладывалось на впечатление первой встречи, не меняя его, а только дополняя и углубляя, - первой встречи Хрюкина с Рычаговым на пыльном, в красной щебенке и извести парапете "телефоника", мадридского здания-башни, служившего защитникам города фронтовым НП. В тот день эскадрилья Рычагова, отражая налет "фиатов" и "хейнкелей", сорвала бомбовый удар мятежников по Университетскому городку; Рычагов сам свалил "хейнкеля", но и его сбили, он выбросился с парашютом, опустился на бульваре Кастельяно, что в центре города, восторженная толпа подхватила его и понесла...