Мгновение - вечность
Шрифт:
– Послал бы ты его вместе с подарком.
– Баба симпатичная...
– А "мессер" прищучит?
– С арбузами, без арбузов, какая разница.
– Юрка незнакомо улыбнулся, засипел, должно быть, засмеялся. "В одну воронку снаряд два раза не попадает", - было в его
словах.
– Юра, я не спросил, тебя "мессер" снял? Или зенитка?
– Два "мессера". От одного ушел, другому подставился. Глупо подставился... Тебя?
– "Мессер"... Пес-рыцарь.
– Все они из псов...
– Наших кого-нибудь встретил?
– В Актюбинске, в госпитале... Меня из-под Москвы санпоездом аж в Актюбинск укатили... Кончай!
– крикнул он лейтенанту.: -
Лейтенант, стоя под моторной струёй, надувавшей его гимнастерку, как наволочку на воде, кивнул с готовностью, кинулся к грядке, взял в руки по арбузу, третий локтем закатил на подол гимнастерки, прихватил край гимнастерки зубами, понес...
– Три хороша зараз, - уважительно сказал Юрка.
– Баба у него славная... О женщинах он говорил тем же тоном человека, всему знающего цену.
– Честная баба.
Щелкнув замками гаргрота, лейтенант проворно полез в кабину. Волосы на его нестриженом затылке топорщились вверх.
И снова Павел строил цепочку, доискиваясь первопричин, мысли его от ЗАПа перебрасывались в летное училище, в десятилетку... Выпускной вечер, как он знал теперь из письма, справляли в субботу, 21 июня, полеты в тот день были во вторую смену, он пилотировал в "зоне", когда в актовом зале выпускники, вставши кругом, положив друг другу руки на плечи, отплясывали "молдаванеску", в уральской школе любили "молдаванеску"... Десятилетка, мечта матери, не сбылась, летное училище пройдено галопом... но десятый класс - пусть без аттестата, без выпускного бала - был, а только он, десятый класс, - не восьмой, не девятый - дает доподлинное ощущение школьной жизни. Без десятого класса и школа не школа. Это - лучшее, что он получил, что у него есть.
Если он еще на ногах, улыбается, глядя вслед бесшабашному Фолимону, то благодаря ей, школе...
В полку его первым встретил приземистый механик-тяжеловес с баллоном, лежавшим на широком плече.
Сбросив увесистый баллон на землю и несколько выпятив тощий живот, он на штатский манер раскинул руки:
– Товарищ сержант!
– Здравия желаю, - не узнал Павел однополчанина.
– Сержант Гранищев!
– громче прежнего восклицал тяжеловес, стискивая его руку своими задубевшими клешнями.
– Сержант Гранищев, - повторял он на разные лады, рдея, как человек, не обманувшийся в своих ожиданиях.
– Жив, Солдат!
Он и прозвище его знал...
– Кто еще пришел?
– спрашивал летчик деловито, со сдержанностью, большей, чем была необходима, а про себя думал: "Память отшибло, что ли?" Сердечность механика его тронула.
– Все стоянки наши, - невпопад отвечал тяжеловес.
– Истребителей не осталось, перебросили в колхоз Кирова... "Лимузин" один вкалывает, я на нем как раз, на "Лимузине", - "Лимузин" был такой же, как и "Черт полосатый", изношенной и живучей машиной.
– Никто не пришел?
– повторил вопрос Гранищев.
– Я в лицо не всех знаю... Я в полк прибыл, когда вы улетели...
– Откуда же меня знаешь?
– Наслышан, - улыбнулся механик.
– Рассказывали и описывали... Как вас увидел, сразу понял: сержант Гранищев!
К поселку МТФ Павел подходил затемно; плохо видя, он все узнавал и угадывал. Разрыхленная земля под ногами напоминала, как они здесь авралили, сжигая и зарывая в землю отравленные диверсантами продукты; обломок фанерного "зонта", "гриба", говорил об усилиях, предпринимавшихся, чтобы уберечь дежурных летчиков от солнцепека. "Загон", где в день прибытия на МТФ красовались пригнанные отовсюду "Р-зеты", "Р-5", "Чайки", пустовал: ни одного экземпляра допотопной техники не уцелело, все
Высматривая окопчик, вытягивая в том направлении шею, Павел проходил мимо него, не останавливаясь, не сворачивая, торопливо пронося тайну, которую никто не знает, и горечь, в которой трудно было признаться даже себе... "Как он меня перед нею выставил!" - вдруг подумал он о Егошине, вспомнив свои ужасные посадки на глазах у Лены. И остановился. Не захотел идти дальше, встречаться с майором, давать ему объяснения... В отношениях Лены к нему, понял Павел, тоже присутствует Егошин. Сам о том не ведая, присутствует...
Расторопный лейтенант, адъютант эскадрильи, служивший летчикам-сержантом и за дядьку и за няньку, облобызал Павла, как родного, снял с себя двухлитровый немецкий термос (с водой по-прежнему было скверно): "Пей и мойся!" - "Я арбуза наелся..." - "Мойся!" Сам сливал ему из колпачка, выспрашивая подробности Обливской ("Ты первый пришел, данных в полку никаких... Будь другая цель, дивизия бы так, конечно, не трясла, а тут аэродром, сам понимаешь, каждая подробность на учете..."), перебивал себя новостями. Павел коротко рассказал о вылете, о бое с "мессером".
– Отоспишься - представишь рапорт, - наказал ему адъютант.
– Все подробно.
– Витька Агеев живой?
– Дежурит!.. Мне помогает. Летать не дают: две недели плена...
– Меня теперь тоже зажмут?
– Но ты на нашем берегу упал? На левом?
– На левом...
– На оккупированной территории не был, другое дело.
– Агеев две недели по хуторам прятался, - возразил Гранищев.
– Днем отсыпался, ночью шел.
– Ты с ним был? Видел? Вот в полку Клещева погиб сын Микояна... Вернее, сбили. Сбили, а падения летчика никто не видел. Никто ничего сказать не может... Может, и не сбили... может, он в плену сидит... Так что две недели Виктора Агеева без проверки оставлять нельзя! Помолчали.
– Кто продукты-то травил, узнали?
– Ищут. Он тогда еще летал.
– Да я не к тому... Я бы Виктора сейчас пустил. Пусть воюет.
– Не хотел бы я быть на его месте.
– Живой, значит, везучий. Свое возьмет. Когда проняла заволжские аэродромы лихорадка: "Немцы взяли Рынок!" - рассказывал лейтенант, задания на вылет то ставились, то отменялись, в полк примчался Раздаев, и под конец дня на КП лейтенант услышал радио, какого за всю войну ему слыхивать не приходилось: открытым текстом ставилась боевая задача дивизии. Командиру бомбардировочной дивизии предписывалось всеми силами ударить по Ерзовке - не по Рынку, по Ерзовке и по дороге от нее на юг, к Сталинграду, куда прорвались немецкие танки. "Всею наличностью, всею наличностью!" - взывал незнакомый, срывающийся голос, а командир бомбардировочной дивизии отвечал: "У меня в строю четыре, у меня в строю четыре..." Тут же раздался звонок от Хрюкина: "Поднять все на Ерзовку и по дороге от Ерзовки на юг, к Сталинграду, по танкам..." Хрюкин, хозяин воздушной армии, знал, куда кинуться, если нет бомберов. Знал, кто выручит, - Раздаев выручит, Егошин - штурмовики, своевременно здесь же, под Сталинградом, получившие ночную подготовку. Случайность, а может, и предвидел генерал такой вариант. Факт тот, что поднялись в сумерках, после отбоя, экипажи для ночных условий не готовые, чехлили моторы... Да, прорыв со стороны Рынка был смертелен для города, но и контрудара штурмовиков немецкие танкисты тоже не ждали. Вышли "ИЛ-вторые" в бой на ночь глядя, сработал полк Егошина против лавины, катившей на завод, внезапность сокрушал внезапностью. Лег костями "дед", школьный инструктор, два его собрата по училищу, сержанты, обученные "дедом",