Мгновение - вечность
Шрифт:
Вместе с тем он отмечал, как упорно ведет она догон.
Без суеты и без скованности, свойственной новичкам. Неторопливо перекладывает свой "ЯК" с крыла на крыло, подскальзывает и уходит от зенитных разрывов.
Видит пространство.
Хорошо видит, хорошо его контролирует.
"Не усугублять просчета, не упорствовать в ошибке", - говорил себе Баранов, этому война его научила тоже. Не зарываться. Боящийся признать ошибку ступает по трясине. Он был себе не рад, корил себя за безрассудство, и вот он что предпринял: растянуть маршрут. Удлинить его, получить запас высоты. Тем временем и Бахарева, возможно, совладает с собой. Подойти к Ельшанке, насыщенной
Он отвернул от города - за Волгу, в степь, на высоту.
"Великодушие требует жертв, - грыз он себя, в меру сил стараясь обезопасить Бахареву.
– Подождет Ельшанка... Успеется".
Елена поняла его маневр. "Старается Елена... Жмет". Этого у женщин-летчиц не отнять - старательны. Очень. До беспощадности к себе. Выжимают все, на что способны, до последней капли.
В кабине становилось свежо, подступала граница кислородного питания.
Теперь - на Ельшанку.
Он принял план и следовал ему, но внутреннее напряжение не спадало. Белесый лед хоккейного поля, где он гонял по краю плетеный мячик, возник перед ним как напоминание о легкости, свободе, удали других вылетов, бремя ответственности давило его. "Боязно", - вспомнил он честного Амета. Поздно вспомнил. Бахарева в его мыслях была неотступно, что бы он ни делал, помнил с тревогой: она рядом.
Мощное облако вырисовалось впереди.
Снизу плоское, оно ступенчато высилось, громоздилось и заваливалось светлой вершиной, как преграда на их пути. Баранов чуть уменьшил скорость, уверенный, что делает это в интересах Елены, - сокращает разрыв, помогает Бахаревой достать его. Меж тем близость Ельшанки ее не страшила. Слабо начавшая вылет, она в пространстве, дышавшем опасностью, прибавляла у него на глазах, становилась раскованней, зорче. "То, что надо, то, что надо", ободрял он себя, понимая, что сам нуждается в ней, опасаясь внезапного удара, который расколет их пару, отторгнет, отрежет от него Елену. Она была ему необходима. В одиночку сюда выходят разве что зубры вроде майора, сбитого над Конной, обычно "мессеры" пасутся вдоль реки стадами, табунятся в боевых порядках, кратных двум: четыре, шесть, восемь "худых", связанных одной радиоволной, скрепленных железным повиновением командиру. Шесть, восемь мобильных "мессеров", готовых располовиниться, расчлениться для удара с двух сторон... Словно бы читая его мысли, она подтянулась ближе... нагнала его, заняла свое место. В толще облака с завалившейся вершиной и льдистым отблеском основания таилась угроза. Лена приподнялась повыше, чтобы лучше все видеть. Кренится вправо, кренится влево, открывая себе обзор, расширяя его, упреждая опасность... Сторожит его, оберегает, господи ты боже мой... Готова ринуться вперед, всех разметать... Ну, девка!
Весь настороже, он боялся попасть под внезапный удар, под слаженную атаку численно превосходящих "мессеров", а случай, слепой и неусыпный господин войны, вознаградил их, Баранова и Лену, преподнося все выгоды, какие получает нападающая сторона: на божий свет из тьмы облачной громады выпал немецкий разведчик "Дорнье". Свалился на голову Баранова. На самое темечко. Точнее сказать, на загривок, на шею, что в первый момент лишало его возможности каких-то действий, - немец завис беззащитным толстым боком перед Бахаревой, сам подставил себя под ее
удар.
– Он же твоя жертва!
– вскричал Баранов. Все отлетело от него с этой редчайшей возможностью
– Он же твоя жертва, - жарко повторял Баранов, находя уже собственную вину в том, что "Дора" от них ускользает: всю дорогу скребся, заполучая высоту, дабы ударить наверняка, каких-то метров недобрал...
Думая так, он круто, круто выворачивал вслед за удиравшим разведчиком, под хвостовой огонь его воздушных стрелков, не любивших, когда численное превосходство на стороне русских, сплоченных опасностью, отсекавших свою гибель, свою смерть встречными трассами...
...Распустив привязные ремни, устало выбросив руки на борт кабины, Баранов распорядился:
– Ведерко с краской! Механик, все поняв, побежал к соседу.
Командирский навык, сильный в Баранове, подсказывал ему: ждать, пока Елена подойдет с докладом. Но радость удачи подняла его из кабины, - он сам пошел ей навстречу. Смелые решения всегда лучше, вылет, сопряженный с риском, ближе к успеху, чем осторожное кружение по околице.
И бездонен, неизъясним процесс сближения!..
Он шел быстро, не замечая вновь появившейся боли в ноге, слегка на нее припадая, величаво-жуткое зрелище стояло у него в глазах, привлекая к себе и до конца ему не раскрываясь: "Дора" беззвучно, с нарастающей быстротой, не кувыркаясь, падала вниз, во мглу, стелившуюся над землей, растворилась в ней и вспыхнула спичкой.
Бахарева, казалось бы, должна совершенно его успокоить уже тем, что стоит в брезентовых сапожках, целехонька, с непокрытой на ветру головой, но как раз ее полное благополучие, ее молодцеватый вид напомнили Баранову растерянность, пережитую им в воздухе.
– Упустила "Дору"?
– спросил Баранов с ходу.
– Прошляпила?
Как будто затем спешил, чтобы укорить ее.
– Товарищ старший лейтенант, - возбужденно отозвалась Лена, - я его еще за облаком увидела!
– Готовая все признать, она говорила правду.
– Тень мелькнула - он! Немец!.. Я его ждала и подловила...
– Хотела подловить...
– Предохранитель!.. Нажимаю, стрельбы нет, а он уходит из прицела... предохранитель-то не снят!.. Товарищ старший лейтенант, забыла снять предохранитель!
– В полете коробок тупеет, - сдержанно, не очень строго пояснил Баранов, замечая, как пытается Бахарева и не может унять бьющий ее озноб.
– Грохот мотора, голову трясет, все это сказывается. В воздухе не так хорошо соображаешь, как на земле. Процентов сорок, думаю, остается. Отсюда: порядок действий, свой маневр всегда знать твердо. Почему же ты меня не поддержала, как я за "Дорой" кинулся?
– Ужас, ужас, ужас, - говорила она, глядя в худое лицо старшего лейтенанта с еще более заметно проступившей за время полета щетиной, готовая принять справедливый гнев Баранова и страдая оттого, что оказалась беспомощной именно у такого летчика на глазах.
– Я в штопор свалилась, - призналась она, как на эшафот всходя.
– От усердия, - улыбнулся Баранов: ее доверчивость, ее открытость дышали боем.
– В штопор на "ЯКе", представляете? Его же нарочно в штопор не загонишь, правда? Такая устойчивая машина.