Мгновение - вечность
Шрифт:
"С чего началось? Когда?" - думал всякий раз полковник, слыша фамилию старшего лейтенанта Баранова или заговаривая о нем.
В разгар летнего наступления немцев, - до того ли, казалось?.. ни радио не было, ни газет, - в июле, где-то за Калачом... да, как раз в середине июля пронесся слух: на севере погиб Борис Сафонов. И быль и небылица вместе. И дюжина немцев, якобы сбитых Борисом в последнем бою, и чуть ли не таран, и подводная лодка, подобравшая в открытом море бездыханного героя... Прощальные круги шли потом долго, то принося команду Сафонова, перехваченную радистами: "Прикройте сзади!", то попытку летчика приводнить подбитый самолет возле нашего эсминца... Худые вести не лежат на месте, печальный слух обычно верный. Среди кровавой сумятицы отчаянных деньков на кромке волжского берега Раздаев в него поверил, в этот первый слух. Прервался боевой счет летчика-истребителя Бориса Сафонова, начатый под Мурманском в первые дни войны, и что-то вместе с ним оборвалось. Надежда. Надежда, какую Федор Тарасович обычно лелеял, говоря: у нас-то скверно, хуже быть не может, а вот
Сафонова не стало, и тут явился фронту Михаил Баранов.
Не за Полярным кругом, здесь, под Сталинградом, куда стянуты лучшие силы люфтваффе.
Вот поставить бы добра молодца Михаилу сына Дмитрия перед всем честным народом и спросить: кто командир? Пусть ответит, не мудрствуя, не забираясь в дебри: кто отвечает персонально за совместный "ИЛов" и "ЯКов" вылет истребитель или штурмовик? Пусть выскажется. Пояснит на конкретном случае, за примерами ходить недалеко. Можно взять и массированный удар, когда "Группу No 5" повел на задание он, Раздаев. Все расчеты исходили из удара по Тингуте, а на рассвете, когда вырулил Федор Тарасович во главе собранной им "армады" и запросил разрешения на взлет, затопали, замахали, закричали по живой цепочке от КП: "Отставить!"
Вместо намеченной, обдуманной Тингуты Хрюкин перенацеливал штурмовиков на Громославку: "Ч" - время удара - семь тринадцать. Громославка - клятое место, гнездование "мессеров"...
Задержанный в последний момент, Раздаев разослал своим ведомым гонцов: Тингута отменена, приказано бить по Громославке. Сам всей душой противясь Громославке, старался себя на нее настроить... Громославка для беззащитного "ИЛа" - гроб. Начал запускать мотор - заливочный плунжер не поддается. "И он не хочет", - подумал полковник о моторе. Плунжер заело, мотор молчит. "Ч" подпирает, времени в обрез. "Не опоздать!.." Подхватив руками парашют, Федор Тарасович выбрался из кабины и грузно потрусил к резервной - слава Богу, приберегли - машине. Взлетел, не застегнув шлемофона. Узкий кожаный ремешок больно стегал летчика по лицу, отвлекал, вдернуть его в пряжку или прибрать он не пытался - некогда. "ЯКи" прикрытия, поднявшись навстречу, кучно взбирались на высоту - вперед и выше. "Поршни", куда? Отставить!" - кричал им по рации полковник, не зная, пойдут ли "маленькие" вместе с "ИЛами" на Громославку или же, не получив предупреждения, проследуют ранее проложенным курсом на Тингуту.
– "Поршни", отставить, кто командир?!" - выходил из себя, рвал глотку Раздаев по отказавшей рации (сгорел предохранитель: заменить его - секунда, но нет ее, секунды. Откуда?! Логово "мессеров" по курсу, Громославка!). Ремешок хлестал полковника по щеке, кто командир, он не знал. "Поршни" исчезли, растаяли в высоте, утренняя синева неба дышала холодом. Примолкший Раздаев тянул за собой "горбатых", понимая, что их вот-вот прихватят, не допустят к цели "мессера". "Не опоздать", - сипел он, проклиная бессовестно смывшихся истребителей. "Ведущего "Поршней" - в штрафную эскадрилью!" - испытал он жажду мести, может быть, уже и несбыточной... Только бы догнать, Авдыша, такого летаку, не пощадил, - вдруг вернулся он к своему поступку... жестокому... а как быть?
– А этого - подавно... Со всеми потрохами, как в тридцать седьмом... Не опоздать!.." Никакая сила на свете не могла сдвинуть его в сторону от курса на Громославку, - непоколебимо вел он своих ведомых и шел сам на заклание...
Небо над Громославкой сияло спокойствием. Как будто волшебная метла прошла по страшному месту, очистив и обезопасив его... Лихорадка, терзавшая Раздаева, унялась, силы, прилившие с удачей, передались быстрой, по месту, по танкам, стиснутым балками, атаке...
Мучительно стыдно было сознавать Федору Тарасовичу на земле, какую великую службу сослужили им, штурмовикам, "ЯКи", ворвавшись в зону опасной Громославки за три-четыре минуты до прихода "ИЛов", связали боем немецких истребителей, это они увели, оттянули шакалов в сторону... Не расчет - случайность. Но возглавлял тех "ЯКов" Михаил Баранов, и он тут же обратил неразбериху себе на пользу: следующий вылет Михаил построил по стихийно возникшему образцу намеренно упредил появление "ИЛ-2" над целью, расчистил для них воздушный плацдарм, как над Громославкой, создал "горбатым" условия для работы. Умение схватывать и творить на ходу у молодого Баранова, как говорится, в крови, это его и выделяет...
А что мог вынести на общий сбор он, Раздаев? Призыв к инициативе? Такие летчики, как Баранов, призывов не ожидают... "Бочки" крутят, черти полосатые!" - вспомнил он сверкнувшую над полем "спарку" Гранищева... Не застегнутый в спешке шлемофон, отказавшую в полете рацию?
Или публично раздеть себя, признавшись, что по сей день не знает, кто же несет ответственность
Не все, что повторяется и получает распространение, входит в обычай: укореняются в жизни начала, для которых есть предпосылки, почва в сокровенных чаяниях и наклонностях человека. Обсуждения, подобные начатому, Раздаев устраивал и до войны: "Большой хурал", называли они такие сборища, летно-тактические конференции под конец сезонных учений, многолюдные, всегда для устроителя хлопотные, с необходимостью принять, разместить, накормить... предусмотреть все - от мелка и указки для инспектора до партийности выводов в развернутой резолюции и выдержанности программы заключительного концерта; эту-то сторону дела Федор Тарасович проводил без сучка без задоринки. Жизнь военного, как выяснилось, не только профессия, но и многое-многое другое, чему ни в пехотном училище, ни в летной школе не обучали и что приходится постигать самому... Как в тридцать седьмом, в Сарабузе, когда комэска капитан Раздаев стал врио, а вскоре и утвержденным командиром авиабригады. Усердием по службе, обходительностью с начальством и непреклонностью в отношениях с подчиненными покрывал Федор Тарасович то, чего недобирал в воздухе как летчик, как командир.
Но "Большой хурал" в прифронтовом поселке, подготовленный с помощью штаба и политотдела за несколько часов, напоминая обычай мирных дней, содержал в себе нечто такое, с чем Раздаев прежде не сталкивался. Чего он не знал и не умел. Докладчик же, Егошин, следует признать, при этом не пасует. И тогда, в лихорадке сборов "Группы No 5", терпеливо сносил его, Раздаева, вибрацию, и сейчас показывает хватку. Осуждая "мессеробоязнь", на Рябошапку, упрямец, не сослался. Выбрал для примера бой, проведенный сержантом Гранищевым, разобрал его по косточкам, да так, что летчики-штурмовики, сидящие в зале, поняли, какие возможности обнаруживает их верный "ИЛ", когда им управляют хладнокровие и расчет. Федор Тарасович простил ему Рябошапку...
Смертельная опасность, нависшая над городом и миром, волжский, последний в этой войне рубеж, подсказывали инициатору конференции генералу Хрюкину обращение к первородным достоинствам подобных сборов, присущим им от века, - к их артельному корню, артельному началу: один горюет, а артель воюет, артель сходкой крепка. Ставка делалась на то, что по ходу обсуждений пробудится инициатива, выявит себя и утвердится коллективный разум... Да, не впервые сыгран сбор, случалось, случалось взывать к уму и сердцу летного состава, взывать и сплачивать, взывать и направлять, - но с такой безоглядностью, с такой полнотой решимости, как сейчас, и Хрюкин этого не делал. Историк-хронист занес в тетрадь: "Трудно выразить словами чувство Сталинграда, живущее в сердцах его защитников. Если земля, по образному суждению древних, глазное яблоко, то Сталинград сегодня - его зрачок, в котором отражается судьба планеты, охваченной пожаром мировой войны". Настаивая на конференции, Хрюкин исходил не из опыта - из веры в избранный путь и в тех, кто соберется, чтобы наполнить старые мехи молодым вином ("Результаты конференции доложить незамедлительно!"), Федор же Тарасович тревожился больше о том, как бы при этом власть не выпала из его рук. "Я, как большевик, властью делиться ни с кем не намерен... Правильно, Борис Арсентьевич?" - спрашивал он командира истребительной дивизии полковника Сиднева, очень, очень - больше чем на себя на него рассчитывая. "Я в двадцатые годы по народным судам ходил, - отвечал Сиднев.
– Наблюдал сражения умов, состязания уездных наших Плевако... Зрелище! Лучше всякого театра. Аудитория, страсти, жажда истины, правды, - и вот она, является, как будто твоя, как будто ты сам ее выстрадал, и потому готов за нее в огонь и воду... Келейно этого не получишь, я за конференцию. Проводить, и как можно скорее..." - "Но вожжей из рук не выпускать?" - "Была бы голова, найдется и булава!"
Раздаеву передали две записки.
Первая гласила: "Немцы взяли Воропоново. НБЗ сержант Иванов С. И. и сержант Бяков В. Н.".
Во второй штаб извещал полковника, что старший лейтенант Баранов и лейтенант Амет-хан Султан по личному распоряжению командующего выделены для сопровождения двух экипажей "ПЕ-2" из полка Полбина, выполняющих особо важное задание... Вот так. Ни Сиднева, ни Баранова.
...Немецкий летчик действует уверенно только там, - говорил майор Егошин, подходя к окончательным выводам, - где он опирается на численное превосходство, и тогда, когда фактор внезапности на его стороне...
Сидя вполоборота к трибуне, полковник угрюмо поглядывал на членов президиума, на список записавшихся в прения, - гадал, на кого бы ему опереться, с кем вместе расхлебывать кашу...
...Опоздавший Гранищев внес со двора запах пиленой сосны и, не осмотревшись, не разглядев, кто есть в зале, кого нет, остановился, пригвожденный к месту словами оратора:
– .. .Следует изживать практику, когда истребители прикрытая на подходе к объекту вступают в бой, навязанный "мессерами", поскольку "ИЛ-вторые", идя к цели дальше, остаются одни...
"ИЛ-вторые", идя к цели дальше..." Это же - о нас, брошенных "ЯКами" под Обливской!.." - вся боль, необратимость происшедшего, - в этом, через силу осуществленном "ИЛами", беззаветном "идя дальше...".
– Дело в том, - продолжал Егошин, - что истребители, сопровождающие штурмовиков, не всегда поступают честно...
"Не всегда поступают честно!" - восхищенно и зло повторил Павел. Не всегда поступают честно, - глядел он в рот майору, стоявшему, что бы ни творилось на белом свете, за твердость оценок, единых для мира и войны. Павел воспитывался в том же убеждении. Примеры Егошин брал свои, выводы предлагал общие.