Мгновение - вечность

Анфиногенов Артем Захарович

Полуторку, отвозившую новичков с аэродрома, Венька пропустил, побрел восвояси пешком, один... скверно было у него на душе. Посреди дороги он остановился... Светы в поселке нет. В столовой ждут его законные - после Заплавного - сто грамм, даже с добавкой, если потрясти адъютанта... Но там же и Баранов, и Пинавт. Он долго смотрел, как по горизонту то беспокойно разгораются, то спадают огни далекого Сталинграда. Грозные силы, вздувавшие этот горн, говорили о том, как слаб перед ними пилот-скороспелка, растерявший на быстром пути от сизых донецких копров до рыжего Заволжья весь авиационный джентльменский набор, некогда неотразимый. Единственный его доспех - трофейный парабеллум-девять,

память Верхне-Бузиновки. Комдив Раздаев поглядывает на его трофей косо, - не то с осуждением, не то с завистью.

Достав беспощадный к сусликам "пугач", Лубок поискал глазами мишень, вскинул руку и, скособочившись, несколько раз бабахнул в воздух...

Столовая - из двух комнатушек. За ближним к входным дверям столом и возрастом и осанкой выделялся плечистый, наголо остриженный капитан. Рассеянно и молча управляясь с гуляшом, он изредка проводил пятерней ото лба к затылку, как делают люди, привыкшие носить мягкие, спадающие на лоб волосы.

– Кто сей колодник?
– спросил Венька адъютанта.

– Артист, - шепнул адъютант.

– Трагик, - вглядывался Венька в капитана, в его снизу освещенные, сильно выступавшие надбровные дуги.
– Исполнитель роли Отелло...

– Соло на баяне... Он днем в пустой столовой такой концерт исполнил... у поваров вся подлива сгорела... До того здорово, до того мощно... Я сам заслушался.

– Из ансамбля, что ли?

– Из штрафной эскадрильи... Капитан Авдыш...

Штрафная... То, чего Венька страшился и ждал, не признаваясь Свете...

– Струсил, - скорее назвал причину, чем задал вопрос истребитель-физиономист. "Сейчас меня потребует, - прислушивался он к голосу Баранова в соседней комнате.
– И объявит. Прилюдно"... Вот что нестерпимее всего: штрафная эскадрилья - прилюдно.

– Был наказан на двадцать штрафных вылетов. Приказ комдива Раздаева. Меру определял он, Раздаев. Посылать на аэродромы, переправы, на фотографирование результатов.

– Короче, где кусается.

– Да. Задания выполнять, а вылеты в зачет не идут.

– Нагрешил капитан, за жизнь не отмоется, - сказал Лубок жестко, как бы ничего другого от Авдыша не ожидая, а сам, следя за речью Баранова, готовился к тому, что командир вот-вот его потребует.

– Мясцо парное! По случаю конференции? Чаще бы собирали конференции!

– Что за конференция?
– спросил Лубок.

– Насчет прикрытия...

– Послать бы тех орателей на "Баррикады", чтобы зря не прели. Сколько фрицев, сколько наших - все наглядно, без Лиги Наций.

– При чем конференция? Генерал из Москвы дал духа.

БАО зашевелился, организовал в степи баранту...

Кто усердно подчищал тарелку и просил добавки, кто ковырял в еде вилкой.

– ...врезал "шульц" по моему "харрикейну" - все! Раздаются прощальные слова с КП: "Молодец, Баландин, один сражался против всей Германии, награждаю тебя посмертно медалью "За боевые заслуги"..."

Вспыхнули и погасли улыбки, снова резкие тени выступили на изможденных лицах, еще заметней сухость глаз, раздражительность в адрес тех, кто не знал сегодня маеты боевого вылета.

– На задание лететь - старт пустой, по пятой норме жрать - полна коробочка, - брюзжит Венька.
– Не пойму, откуда столько ртов набежало...

Капитан Авдыш на беглые застольные разговоры не отзывался - он никого здесь не знал и знать не хотел. Когда-то, за Доном, водил Авдыш Гранищева, учил уму-разуму, но сейчас - что может быть между ними общего, между капитаном-штрафником и лихим сержантом, крутящим, по дурости или от избытка сил, "бочки" на "ИЛе"?

Авдыш сержанта, появившегося в поселке, не замечал. Беспокойно проходясь пятерней по мощному черепу, он прислушивался к голосам из смежной комнаты.

– "Горбатые" тоже не всегда отважно действуют, - говорил Баранов.
– Другой раз клюнут по цели - и деру...

– Когда такое прикрытие!
– возражали ему.

– При любых условиях - пехоте надо помогать. Победы в воздухе ничего не стоят, если их не закрепит пехота.

Слушал голос Баранова, свободный и легкий. Самый звук его был приятен капитану.

Среди летчиков, знавших себе цену и умевших при случае подать товар лицом, Авдыш на удивление не честолюбив. Это сквозит во всем, вплоть до бильярда: прилично владея кием, капитан, проигрывая, не только не огорчался, но бывал рад хорошо пущенному шару соперника. Бесконечные рассуждения о том, кто что увидел, откуда зашел и как ударил, не были ему интересны. Приподняв крупную голову, ни на кого не глядя, пропускал он мимо ушей отзывы о Баранове: "Воздушный снайпер", "Мастер выбрать момент...". Все это частности. В Баранове заключена загадка, колдовская и горькая для капитана. Если коротко - талант. Как живописец безошибочно ударяет по холсту, так он - по вражине. Талант, сберегаемый удачей. В Конной, пустив с тормозов свой ревущий, готовый подняться "ИЛ", оставив за спиной примерно треть разбега, Авдыш увидел впереди "дракона" - двуносое, шестизевое чудище привиделось летчику. Однажды в небе "дракон" уже настиг капитана и так яростно изрыгал желто-красный огонь, что, только кувыркаясь в воздухе и нащупывая на левом плече вытяжное кольцо парашюта, сообразил Авдыш, что это два "мессера", как бы спарившись, метров с пятидесяти враз ударили по нему. В Конной "дракон" свалился, когда он, беззащитный, брал разбег; устрашенный первой встречей, уклоняясь от огня, Авдыш - на взлете!
– рванулся влево... Она была еще цела, его машина, ее могучие двутавровые шасси, терпя непомерную боковую нагрузку, еще не подкосились, когда перекрыл дорогу дьяволу "ЯК". Отвлек от "ИЛа", принял на себя, загнал в вираж. Повинуясь воле "ЯКа", "дракон" на глазах Авдыша опрощался, лишаясь голов, изрыгавших смертоносное пламя, его тонкий хвост, хвост "худого", серийного "мессера", колотила предсмертная дрожь... Но, избавленный от страшных чар, овладевший собой Авдыш выправить искаженный страхом взлет не сумел...

Баранов ради спасения "ИЛа" рисковал собой, а он разнес свой самолет в дымину.

Таков Баранов, и вот чего стоит он, Авдыш.

"Признаю себя виновным..."

По приказу двести двадцать семь - в штрафную эскадрилью.

– Кто наблюдал Нефёдова над целью?
– спросил Авдыш, глядя перед собой, его тень на стене расширилась и заколыхалась.

– Сгорел над Вокзалом-один.

Авдыш как наяву представил быстрый лет "ЯКа", словно бы стопорящийся от удара пламени, снаружи не видного, схватку летчика с огнем... дым, прорвавшийся, наконец, наружу, запоздалый признак катастрофы.

– Никто не прыгал?

– Нет.

– Ё-моё, сержант Нефёдов, - капитан со вздохом увлажнил хлебную корочку дефицитной горчицей. Специя, поданная к баранине, - лакомство, излюбленный деликатес под фронтовые сто граммов.
– Нет, - сказал Авдыш, обращаясь к собственной судьбине.
– "ИЛ-второму" нужна огневая точка в хвосте.

– Можно поставить "эрэсы", чтобы назад стреляли. Будут отпугивать.

– Фрица не пугать, сбивать надо. Требуется огневая точка, - повторил Авдыш, - сместить бензобак, высверлить гнездо для пулемета и посадить воздушным стрелком