Мгновение - вечность
Шрифт:
Образ, ритм, музыка перелета на Дон жили в штурмане, выход на точку хутора как бы предопределял успех ростовского отрезка, мысли Кулева, легкие и быстрые, занимала не раскладка маршрута, не расчеты пути, а то, что он жив, молод, у него Дуся и он нужен начальству.
"Если бы не Кашуба", - думал Степан. Кашуба и Жерелин, вдруг вставшие на его пути, омрачали радость встречи с городком.
– "Маленькие" в ориентировке! Степан покрутил головой, притворно ужасаясь беспечности "маленьких": - Ни уха, ни рыла. А спеси у них с избытком. Этого хватает. Ну, спесь собьем, не первый год замужем. Как поведем, так и пойдут... "Тенор" меня допекал, - поделился он с летчиком.
– "Газует", не уймется, правду ищет, - он
Все известно Кулеву!
Как посадил младший лейтенант Дралкин "пешку" в поле, как бегал "тенор" выспрашивать название деревни и потом уговаривал летчика "взлететь по следу" и заявиться домой на свой аэродром, как будто ничего не случилось... Взлетать по следу, продавленному колесами "пешки" в снегу, летчик не отважился. "Пуганый он, Дралкин, насмерть пуганный", - стонал "тенор"...
– Зачем мне его сомнения, - доверительно говорил, был великодушен Кулев. Мне они неинтересны, Бахарева ему правильно выдала.
"Что привез, что сказал обо мне Кашуба, что посеял в Р. Жерелин?" - думал штурман.
Один бы Кашуба ничего - прилетел, улетел, но в паре с Жерелиным... Все разыгрывается просто: беседуют с командиром в той же летной столовой, слово за слово. "За что дали Героя?" - "За спасение Еременко..." - "А Кулев, спасатель генерала?" - "Какой Кулев? Первый раз слышу..." Тут-то и покажет себя Жерелин, знающий всю его подноготную. Слава штурмана для Жерелина - нож острый. "Вскрыть" или "скрыть", лейтенант Кулев?" Тут он вскроет, развернется, начнет рыть землю. Сколько, к примеру, у Кулева боевых вылетов? Всего? А после очередной награды? Восемь? Или двадцать восемь? И пошла писать губерния... "Сожительствуя с писарем Гнетьневой, получил доступ к штабной документации, в корыстных целях, присвоив вылеты погибших, подделал цифру, увеличил свой личный счет на двадцать вылетов..." Копыто случая.
Дралкин однажды под него попал, под копыто. До войны, три года минуло, а все сказывается, по сей день знает и ждет Дралкин: в нем могут усомниться. Вроде бы на хорошем счету, доверяют, а чуть что - припомнят и на корни укажут. Случай-то неясный, необъясненный, в него даже поверить трудно. Мыслимо ли, взлетая, упустить машину так, чтобы она развернулась на сто восемьдесят градусов, поднялась в противоположном направлении?! Дралкин и помалкивает. Дали Красную Звезду - он доволен.
– Нас в Ростове ждут, нам в Ростове назначено свидание, - улыбнулся штурман.
..."Гусь" в кювете просел, безнадежно завалился. Техники выпрягли лошадь и, опустившись на корточки, дымили самосадом.
"Работнички", - подумал о них Степан досадливо и с превосходством, которые давали ему орден боевого Красного Знамени из рук командарма, безошибочно "взятый" хутор, уверенность перед этапом, страшившим истребителей. Неначатый, "неподнятый" маршрут - в кармане, знал, чувствовал Степан, взлетая над влажным, шелковистым лугом.
Борозды, взрезанные "тридцатьчетверками", выступали на земле как свежие шрамы. "Работнички, до моего прихода провозитесь", - зыркнул он на техников, пускавших дымки вокруг "гуся". "А ведь его отказ взлететь по следу - зрелое решение", - подумал он о Дралкине и с возможной твердостью в голосе произнес:
– Садиться в Р. не будем!..
В кабине "ЯКа", закрывшись колпаком и прослушивая эфир, Горов подстраивался на командную волну. "Договариваться надо на берегу, - думал он.
– Буду требовать посадки. Связь, помехи, возможные отклонения - все обсудить..."
Сквозь треск разрядов он расслышал чей-то голос: "Кого потянем?" "Каких-то лупоглазых".
– "Сколько штук?" - "Девять... Или десять.
– Ответы давал, как понял Горов, штурман, обремененный заботами.
– Пристегнули десятого.
– Добавил насмешливо: - По мне, хоть двадцать!" Чем-то расстроен штурман, не в духе. Не получил
– Товарищ командир!
– кричал вскочивший на крыло Житников.
– За вами капитан приехал на КП!
– Какой капитан?
– Капитан с телеграммой!.. Телеграмма из Москвы, вас ищут!
– Поздно, - сказал Горов, приподнимаясь на сиденье и движением руки отстраняя Житникова, чтобы не мешал: с восточной стороны, как его и предупредили, к аэродрому приближалась "пешка" гвардии младшего лейтенанта, лучшего разведчика части.
– Поздно, - повторил Алексей Горов, готовый к другому, главному, что ждало его по завершении перелета над сонными плавнями Кубани, не ведающими, свидетелями каких воздушных сражений им суждено стать. Ни страха, ни сожалений о расставании со столицей. Простился с ней по-сыновьи и от кары избавлялся, от московской телеграммы уходил потому, что прав...
Уходил ли?
Летчики, при виде лидера кинувшиеся по своим местам, ждали сигнала капитана.
Присев на борт, Горов всматривался в "пешку".
Она быстро приближалась, позволяя различать антенные стойки, трубку Пито, потом и светлые пятна лиц, летчика, худенького, в глухом комбинезоне, штурмана с ним рядом, чуть позади, плечистого, в кожанке... В том, как все эти детали быстро прояснялись с одновременной готовностью столь же стремительно исчезнуть, было нечто, заставившее Горова подумать отчужденно: "Надвинулся!.." Надвинулся, навалился на него, собственно, широкогрудый гвардии старший лейтенант. Алексей явственно себе его представил, прежде всего почему-то кожан, правый рукав которого, как у всех штурманов-пикировщиков, заметно потерт на высоте плеча, где выступает и при каждом толчке дает знать о себе магазинная часть бортового пулемета, - в кабине "пешки" не разляжешься. А летчик, щуплый, в заношенном комбинезоне, - "пришел"... Алексей, по наитию отделив летчика от штурмана, на него уповал, на командира, на гвардии младшего лейтенанта Дралкина.
И лидер, склоняясь коротким крылом, приглядывался к "маленьким"; командир экипажа как будто размышлял, взвешивал: не сесть ли ему в Р., не обсудить ли совместно предстоящий маршрут?..
Гранищев оставил КП, где он толкался, набираясь новостей, когда с хутора протелефонировали о взлете "пешки".
Через овражек, на бугре, просыхавшем под ветром и солнцем, он увидел Лену; она торопливо шла к своему, с белым пояском на хвосте, самолету, отстранившись, как бывает перед взлетом, от всех мирских забот. Павел понял, что разговор с ней сейчас невозможен. Опять невозможен.
За время контрнаступления под Сталинградом он повстречал ее только однажды, в Чепурниках. Тогда зимние, залитые солнцем Чепурники - первый перевалочный пункт великой дороги на запад кишели, как муравейник; возле пышущей жаром водомаслогрейки, одной на весь аэродром, не смолкала веселая ругань, летчики, выбравшись из степных, заволжских нор на просторы Придонья, радуясь солнцу и свету, втягивались в ритм солдатского боевого похода.
Лена из Чепурников уходила, Павел туда прилетел.