Мгновение - вечность
Шрифт:
– Снаряды доставлены, товарищ генерал, - доложили Хрюкину, - пушки заряжают!
– Амба, флагман!
– пел наводчик.
– "Река-семь", "Первый" вас благодарит!.. Слева, под одной примерно четвертью... меньше четверти...
– Вижу!
"На месте капитан, - понял Хрюкин.
– Потянет..." В тон наводчику, сам от себя того не ожидая, подстегнул "Реку-семь" по-немецки:
– Hoi ihn runter!!
– вложив в напутствие всю боль только что пережитого смятения.
– ...За наш десятый "А"!..
– И "мессер"... товарищ
– не веря собственным глазам, капитан приподымался на носки, вытягивал красную, испеченную ларингами шею, сопровождая падение "Ме-109". Так, вытянувшись и замерев, дождался он эха близкого взрыва. Коротко кивнул головой: - И "мессер" испекся. С одного захода двоих.
– Он возбужденно смотрел на генерала.
– Мне, например, такого наблюдать не приходилось.
– Ответственный товарищ "Река-семь", - повторил Хрюкин. "К ордену Красного Знамени", - решил он.
– Вот вам и бугай Брэндле!
– ликовал капитан, путая Брэндле и Киршнеера. Наелся кислых щей ваш Брэндле!.. Бобик сдох!.. Товарищ генерал, "Река-семь" парит!.. Передает, будет садиться у нас...
– Всех с посадочной!.. Санитарку!.. Летчика, живым и здоровым, ко мне!.. Живым и здоровым!..
Впервые представ перед командармом, Павел, как подобает Солдату, хотел бы козырнуть и "репетнуть", но гвоздь, загнанный в плечо, не позволил руке описать молодцеватое строевое движение, он невольно склонил к отяжелевшей, непослушной кисти голову, отчего принял вид усердливый и неуклюжий.
– Что самолет?
– спрашивал генерал, переводя быстрый взгляд с летчика вновь на стоянку, где несколько минут назад решалась судьба вылета и где теперь "ЯК", прохваченный ливнем железа, получал первую помощь.
Озабоченность, с какой задавался вопрос, была повышенной и для самого Хрюкина, пожалуй, неожиданной: дело, разумеется, не в "ЯКе". Генералу тоже надо было прийти в себя.
– Плотный удар, близкий взрыв, - качал головой Тимофей Тимофеевич, удивляясь порознь и редкостной силе атаки, и неказистой фигурке стоявшего перед ним лейтенанта. В одно целое они как-то не связывались.
– Кучность рассеивания очень высокая.
– Много пробоин, хвост издырявлен, - удрученно признавал Павел факт, для летчика весьма прискорбный.
– Дистанция огня?
Техническая служба ставила диагноз "ЯКу", генерал зондировал летчика.
– Предельная.
– Лицо лейтенанта горело румянцем; разговор с командармом складывался не так, как об этом ему мечталось: в нем не было общего для них обоих прошлого. Одно настоящее, данный момент. Все заслонял собою поврежденный "ЯК".
Генерал терпеливо ждал точного, цифрового ответа.
– Кто ее мерил, дистанцию, - к таким объяснениям Павел не был готов и говорил коротко.
– Все на глаз. Метров... шестьдесят, я думаю.
– Ой ли, - усомнился Хрюкин.
– А если сорок?
– Зато наверняка.
– Довод летчика был продуман и тверд.
– Чур, смерти не искать! Смерть сама нас ищет.
– Риск, конечно, есть. Согласен. Такая блямба, - Павел показал кулак, звезданула в радиатор. Все соты порвала. Механик сказал: "Прощальный поцелуй от флагмана..." А куда денешься? Пришлось садиться.
– Хорошо сели, между прочим. Из пекла, с поврежденным мотором, а хорошо. Приятно было смотреть. Профиль, касание, все - как надо.
– Именно этот штрих дорисовал ему летчика, уверил в неслучайном исходе схватки.
– Сильный бой! Такой состав, такое прикрытие, на одном зевке в дамки не проскочишь, верно? Тимофей Тимофеевич вслух выкладывал свои соображения.
– Нужна мысль, нужен характер... Если коротко: яростно дрались, товарищ лейтенант. Яростно. Из себя не сказать чтобы удалой, щупленький, а поди-ка, двоих... Год рождения?..
– Двадцать второй.
– Начали сержантом?
– Да. Под Харьковом.
– Двадцать один стукнуло?
– Нет еще... Стухнет. Как раз через четыре дня.
– Домашние...
– в таких случаях Хрюкин темы дома касался осторожно, но что-то ему подсказывало: лейтенант вспомнит о матери. И хорошо вспомнит. Домашние... поздравят, наверное?
– Прошлый год, на двадцатилетие, мама сама приехала. Я и не ждал. С Урала... Да с шаньгами!
– С шаньгами!.. Видите, какая у вас мама, - сказал Тимофей Тимофеевич, как будто летчик усомнился в своей маме.
– Кто командир БАО?
– Майор Пушкин.
– Несем потери, жаль, очень жаль, сплошь молодые товарищи, ваши ровесники... Двадцать один год - дата. "Очко"!.. А почему потери? Немец в небе притих, а мы, надо признать, самоуспокоились. Частично. Такие факты налицо. Свободный поиск, прошел по фронту, туда-сюда и - дома. Как будто дело сделал. А враг еще силен.
– Показал сталинградский клык, - сказал Павел.
– Сталинградский, - с чувством подтвердил генерал; точное слово, дышавшее боем, пришло к нему вместе с безвестным лейтенантом из глубин, из самых недр его армии, и было дорого и так же нужно, как только что в небе необходимо было Гранищеву своевременное появление Амет-хана. "Там они вызрели", - подумал Тимофей Тимофеевич, вспомнив почему-то свою "кузню", закуток сталинградского КП, куда сходились нити управления всеми полками. Там подспудно, независимо от него формировались такие летчики, как этот светлоглазый, с рябеньким носом лейтенант, нешаблонным ударом переменивший ход событий. Такие его единомышленники.
– Знаете, с кем схлестнулись?
– понизив голос, Хрюкин придвинулся к летчику.
– С Брэндле.
– И выждал, всматриваясь, какое впечатление произведет это имя.
– С Куртом Брэндле, ихним асом, - пояснил генерал.
– Он еще в Сталинграде похвалялся снять Баранова...
– Летчик сосредоточенно молчал. Фигура, - произнес Тимофей Тимофеевич весьма назидательно.
– А вы показали, на что способен наш истребитель, если он внутренне отмобилизован и не преклоняется перед величинами.