Мхитар Спарапет
Шрифт:
Как бы хотелось мелику Муси быть сейчас в Исфагане, в Венеции или хотя бы в Стамбуле, где у него были богатые лавки, были друзья среди купцов всех национальностей. И почему судьба связала его с этими?
Почему он не отправился вовремя к Абдулла паше, не склонился перед ним и не привел его войско в Агулис? Завтра паша займет город, и кто знает, удастся ли ему своими золотыми мешками умилить пашу, простит ли его паша или же велит немедленно повесить.
Между тем военачальники продолжали обсуждать подробности завтрашнего сражения. Кто-то спорил с князем Баяндуром. Давид-Бек с трудом
— Мы не должны сходить с наших укреплений, тэр князь, — говорил он Баяндуру. — Опершись о холмы, мы выстоим. Мхитар в Варанде разгромил турецкую армию, устроив засаду. Сделаем то же самое и мы.
— Было бы хорошо отойти к Мегринскому ущелью, — сказал мелик Нубар и посмотрел смело на Давид-Бека. — Оно более тесное.
«И убирайтесь, — думал про себя мелик Муси. — Какой черт вас держит здесь. Отодвиньтесь, убирайтесь, я знаю, как спасти свой город».
— Марага тоже узкое ущелье, — заметил князь Баяндур. — Если половина турецких войск сядет верхом на другую половину, и то всем не хватит места. С одной стороны — река, с другой — гора Цгна. Негде врагу развернуться, действовать свободно. Ущелье Марага — это ворота в нашу страну.
«Если бы еще один сильный, боеспособный отряд, — прислушиваясь к разговору, думал Бек, — я бы спрятал его в ущелье и в решающий момент сражения ударил бы в тыл врага с правого крыла. Но где взять такую силу? Воюет весь наш народ. Может быть, сейчас и Мхитару нелегко, и он не может отбросить врага. Арцахский князь Ованес-Аван с трудом удерживает северные подступы. Кто может прийти на помощь, откуда?»
— Сражение начнем тут, в долине Мараги, — сказал он военачальникам. — Впустим врага в глубь страны — и завтра здесь будет новая Варанда. Воды Аракса поднимутся от крови вражеской.
Умолк. Сердце разрывалось от гнева, словно гроза скопилась в нем. Завтра — в бой. Быть может, последний; последний раз будет биться он за землю родную. Враг силен и коварен. Падут многие, может быть и сам. Завершится его страдальческая жизнь. Ну и что же!.. Не погибнет же мир с его уходом. Он уйдет, пусть затем явится Мхитар, пусть он поднимет войска, народ на защиту, земли Армянской. Пусть управляет один, по-своему… «Может быть, прав он, возможно, он спасет страну. Если так… Не беда, пусть я умру, пусть паду во имя спасения страны. Я уйду — придет тот, которого я любил, как сына, люблю и теперь всей силою души».
Отпустив военачальников, Бек остался на холме. Перед ним было поле завтрашнего побоища. Во мраке ночи не были видны воды Аракса, лишь слышался их глухой стон.
Только на рассвете сморил сон Зарманд. Но длился он недолго. Проснулась, будто услышав молящий о помощи голос сына. Она подняла голову, и кошмар исчез. Сердце матери екнуло. Сегодня здесь будет литься кровь. А где ее сын? И там, где он, льется кровь? «О пресвятая дева Мария, отведи от моего единственного огонь и меч, пожалей меня! Если уж смерть, дай ее мне, не ему», — исступленно шептала она, протягивая руки. Затем, овладев собою, она посмотрела на турецкий лагерь. Страшное чудовище еще спало, окутанное синим предрассветным туманом.
Спавшие рядом односельчане, которых
Зарманд подошла к ним. «Доброе утро!» — сказала она, и у нее сжалось сердце. Сама привела их сюда, на войну. У каждого из них полон дом детей, она будет причиной их несчастья. О боже! Зарманд тяжело опустилась возле них на землю.
Бледные лучи рассвета коснулись горы Камкух. Была пора первых петухов. Трое воинов гнали впереди себя турка к холму Давид-Бека.
— Кто это? — спросил, вставая, гончар.
— Ослеп, что ли, не видишь, пленника ведем? — ответил гордо один из воинов. — Поймали возле реки. Пришел выкрасть кого-нибудь из нас. Теперь от страха намочил штаны, и от него несет псиной. Тьфу!
Зарманд узнала воина. Это был сын их пастуха. И остальные узнали его. Хотели позвать, расспросить, но он вместе с другими воинами и пленным был уже далеко.
— Это сын нашего Аветиса, — сказал гончар. — Узнали?
— Как же, по языку узнал, такой же мельничный трясок, как и отец, — ответил мельник.
— Мхитар дал ему земли, чтобы он завел хозяйство, — сказала Зарманд. — Дай бог ему удачи!
— Он-то дал, да другие отняли, — вздохнул мельник. — Ростовщик отнял за долги отца. Теперь сын надеется, что снова получит землю.
— Значит, он и теперь без земли?
— Получит на том свете, как и многие из нас, — пробормотал мельник.
— Утро свято, божий человек, говори доброе, — упрекнула Зарманд и тревожно посмотрела в сторону турецкого лагеря. — Спит. Усыпи его навеки, бог.
Гончар чинил лапти, прокалывая дырки острым шилом.
— Да! Да!.. — сказал он, потянув зубами кожаный шнур. — Молод сын пастуха. Под брачным венцом еще не стоял. Но, сестра моя, не видишь разве, в каком мы положении? Эх, эх!..
Барабанная дробь, отчетливо донесшаяся из турецкого лагеря, прервала разговор. Крестьяне умолкли. Их взоры обратились в сторону Марагского поля, которое, как темная пасть могильной ямы, виднелось между двух высоких скал. Гончар поспешно надел лапти. Прислушались напряженно, задерживая дыхание. Синева неба постепенно бледнела. Вскоре висевший над Араксом клочок облака окаймился золотой бахромой.
Приближалось время боя. Холмы и овраги загремели от звуков сотен труб, возвещавших об утренней заре, и от боя барабанов. Черная масса восьмидесятитысячной турецкой армии зашевелилась, закипела, сдвинулась с места и, стекаясь с холмов вниз полумесяцем, искривилась в долине. Турецкое войско, в красных шароварах, казалось, двигалось в огромной кровавой реке, по колено погруженное в нее. Над их головами раскачивался целый лес копий, а поверх копий — отличительные знаки полков: конские хвосты, костяные полумесяцы, высохшие черепа. В черной массе мелькали зеленые чалмы перебегающих с места на место мулл.