Мхитар Спарапет

Ханзадян Серо Николаевич

Траурное шествие открыли семьдесят священников, кадивших ладаном. Они шли медленным, размеренным шагом, раскачивая металлические кадила и распевая молитвы. Вслед за ними вынесли гроб с телом Бека, окаймленный черными лентами. Его несли высоко на руках Мхитар, князь Ованес-Аван, мелики Бархудар, Тархан, Багр, Шафраз, Тэр-Аветис и сотники Есаи и Товма.

За гробом в подобающих случаю одеждах, расположившись по старшинству, шли двенадцать епископов. Высокую церковную знать возглавлял епископ Оваким. Несколько позади, расположившись также по старшинству, следовало более ста священников в ризах. Четверо из них несли высоко над гробом траурно украшенный балдахин.

Два

седых воина несли перед гробом шлем и шапку Бека. Несколько иноков, пятясь, кадили ладаном, направляя благоухающий дым на тело Бека. Монотонной грустью звучали псалмы.

Похоронная процессия, пройдя площадь и несколько узких улиц, подошла к городским воротам, волна за волной вышла из них и направилась к знаменитому монастырю Ваганаванку, в ограде которого покоились цари Сюника.

Алидзорский полк «Опора страны» в боевом снаряжении следовал за траурной процессией. На шапках, на концах копий и ружей воинов были привязаны черные ленты. Долголетний и единственный слуга Бека, Согомон, вел под уздцы убранного черными парчовыми ремнями высокого коня Бека, над ушами которого колыхались два красных султана, а с подпруги спускались, почти касались земли шесть разноцветных кистей. Казалось, и конь был печален. Время от времени он грустно ржал. На пустом седле он нес лишь золототканый плащ Бека и его черную бурку.

— Мы свою надежду несем хоронить, Товма, — сказал глухим голосом Есаи шедшему рядом спутнику.

— Да, да! — простонал Товма. — Бек был нашей гордостью. Теперь осиротели!..

Колокольный перезвон, доносившийся из сел, расположенных в ущелье, становился все сильнее. Весь Сюник, Арцах, все селенья и деревни страны в этот час оплакивали свою невозвратимую потерю.

Процессию замыкала пехота. Воины шли с непокрытыми головами, медленным шагом, они вели под уздцы двенадцать черных коней, на седлах которых были сложены одежда, оружие, щит, кольчуга и тот меч, который стал символом воинской доблести Бека и великих ратных дел. Каждого коня, держась за его стремена с правой и с левой стороны, вели два воина в черной одежде, с обнаженной грудью. Четыре сотника на красных бархатных подушках несли купельный крест Давид-Бека, перстень, подаренный католикосом Гандзасара, ленты и рыцарские регалии, полученные от грузинских царей за воинские заслуги.

Среди воинов, ведших коней, находились также ученики Нагаша и Агарон. Роскошь похоронной процессии наполнила сердце юного Агарона страхом. Все было настолько величественно, что он время от времени невольно крестился.

Громче всех раздавался душераздирающий плач Зарманд. Она неистово била обеими руками по своему окровавленному лицу, по голове. Раздирали себе лица и сопровождающие ее крестьянки. От их безудержных воплей и криков, многократно повторяющихся громким эхом, гремело ущелье. Казалось, вместе с ними скорбит вся горная страна, одетая в увядшие цвета поздней осени.

Когда траурная процессия вышла из ущелья и достигла небольшой равнины, Зарманд и окружавшие ее плакальщицы вдруг распустили свои длинные полотняные пояса и, выйдя вперед, затеяли странную пляску. Они делали какие-то безумные движения, раздирали груди, били себя по голове и истошно кричали:

Исторгни пламя, Арамазд, Кровь жертвы твоей прими к сердцу.

К ним присоединились десятки крестьянок ближних деревень. Рыдания, неистовый пляс и вопли огромной толпы женщин ошеломили всех. Даже пожилые крестьяне и воины оцепенели от ужаса. Женщины кружились как вихрь, беспрестанно били себя в грудь, царапали лица и повторяли

охрипшими голосами:

Дэв Арамазд, Безумный Арамазд!..

Ужас охватил всех. Испуганное духовенство прекратило свои псалмы. Монахи, растерявшись, не знали, что предпринять. Смятение охватило и епископов.

— Язычники! — гневно взревел епископ Оваким и, подняв посох, подошел к Мхитару. — Видишь? — укоризненно спросил он.

— Успокойся, преосвященный, — ответил тихо Мхитар.

— Язычник подымает голову, а я должен умолкнуть и терпеть? — разгневался старец.

— Но сейчас не время размахивать посохом над язычниками, преосвященный, будь благоразумен, сделай вид, что не замечаешь. И пусть каждый по-своему почтит память усопшего.

Старец в бессилии умолк. От бешенства у него нервно тряслась борода. Тем временем женщины, взявшись за руки, продолжали траурную пляску, выражая свою великую скорбь. Религиозный экстаз плакальщиц вскоре заразил и мужчин. Сначала крестьяне, затем многие из воинов, среди которых были Цатур, Семеон, Вецки Маргар, выскочили из рядов и, ворвавшись в кольцо женщин, пустились в языческий пляс. Они выражали свою скорбь еще более дикими криками и движениями. Они рычали, как взбешенные быки, хватая руками землю, посыпали себе головы, рвали бороды, били камнями в грудь. Окровавленные, они бросались на землю перед гробом и, снова посыпая землей головы, кричали:

Бери, бери плату за кровь, Черный Арамазд, дэв Арамазд!..

Этот ужасный языческий обычай траурного шествия, к счастью, длился недолго. Монахи уже готовились напасть на нарушителей церковного обряда. И Мхитар уже был бессилен сдержать гнев епископа Овакима, который, размахивая посохом, кричал:

— Гоните лукавого… Язычник снова поднял голову. Проклятый бес, преследуйте его…

Закончив свой обряд, язычники, окровавленные, изодранные, тяжело дыша и испуская стоны, вновь присоединились к шествию. Никто из них не вытирал кровь с лица и груди, не стряхивал грязь с одежды. И их все еще горящие от экстаза глаза и омытые кровью лица внушали ужас. Умолк и Оваким. Священники начали заупокойную молитву Маштоца. Крестьяне смотрели со злорадством, ведь они уже совершили свой ритуал, от которого они были насильно отрешены уже многие столетия, но следы которого сохранялись еще в затерявшихся в скалах и темных лесах деревнях.

Солнце клонилось к закату, когда траурная процессия достигла Ваганаванка. Купол монастыря был наполовину разрушен. На уцелевшей части все еще высился медный крест, который собственноручно водрузил на храм в 1293 году епископ-летописец Степанос Орбелян.

В ограде монастыря стояли крестообразные надгробные камни на могилах царей Сюника. Трава вокруг них завяла. Земля осела, и многие из них покосились. Однако высеченные на них надписи, покрытые зеленым слоем мха, сохранились.

У могилы царя Смбата была вырыта яма, которая должна была принять останки Давид-Бека — великого создателя новой государственности армян. Два могильщика-крестьянина стояли с лопатами в руках возле горки черной земли и печально смотрели на вырытую ими яму. Недалеко от ямы рос куст шиповника, на хилых ветках которого сохранилось лишь несколько зеленых листьев.

Разноголосый хор священников и иноков еще раз пропел заупокойную Маштоца, затем несущие на руках гроб Давид-Бека остановились на паперти храма. Инок Мовсес громко произнес: