Мифы классической древности
Шрифт:
В то время как, рассудком и сердцем колеблясь, молчал Атрид и не знал, что ему делать, из высоких покоев своих вышла Елена, светлой Артемиде подобная. Служанка подставила ей стул, другая подостлала прекрасный ковер, третья положила перед нею корзину с сученой пряжей, а на ней золотую прялку с волнистой, пурпурного цвета шерстью. Елена села на стул возле супруга и тихо спросила его: «Менелай, известно уже или нет, кто эти юноши, вступившие в дом наш? Может быть, я ошибаюсь, но никогда не видала я, чтобы кто-нибудь напоминал так Одиссея, как один из них». И Менелай в ответ ей: «Так и мне кажется, жена! Дивное сходство! Такие же ноги и руки, то же выражение глаз; та же голова и такие же густые кудри на ней; а когда, помянув Одиссея, я стал говорить о бедствиях, вытерпленных им из-за меня, с ресницы, его пала слеза, и он закрылся мантией». Писистрат услышал этот разговор и сказал Менелаю: «Ты угадал, благородный Атрид, он сын Одиссея, но, осторожный и скромный, он не смеет вступить в разговор с тобой. Отец мой Нестор послал меня с ним в Спарту, чтобы узнать, нет ли каких слухов об Одиссее». — «Боги! — воскликнул Менелай. — Так это и вправду сын милого мне друга, потерпевшего из-за меня столько тревог! Я надеялся, что самому Одиссею докажу всю мою дружбу, но мне на долю не выпало такого счастья: Кронион не хотел дать возврата злосчастному». Так сказал Менелай, и глубокая печаль взволновала душу его. Жаль стало Елене и Телемаха, и мужа; зарыдала она; зарыдал и Писистрат, вспомнив о брате своем, дивном Антилохе, павшем под Троей от руки Мемнона. Успокоившись, Писистрат сказал Менелаю: «Подлинно, царь Менелай, ты разумнее всех смертных: так говорит и отец мой, Нестор. Но послушай
На следующее утро царь спросил у гостя о цели его путешествия, и когда Телемах рассказал ему о буйстве женихов, Менелай воскликнул: «Горе безрассудным! Страшная участь постигнет их от руки Одиссея! Он жив еще и воротится на родину». Затем Менелай рассказал Телемаху о том, как на острове Фаросе старец Протей сообщил ему, что Одиссей на острове нимфы Калипсо и, не имея корабля и гребцов, не может достигнуть родины. Но больше ничего не мог Атрид сказать об Одиссее. Менелай упросил Телемаха пробыть у него еще одиннадцать или двенадцать дней и обещал отпустить его с богатыми подарками.
Решение женихов убить Телемаха
(Гомер. Одиссея. IV, 625–847)
Однажды женихи, по обыкновению, забавлялись на дворе перед царским домом игрою в диск и дротик, между тем как Антиной и Эвримах, знатнейшие между ними, вожди всего сонма, сидели в стороне и не принимали участия в состязаниях. К ним подошел Ноэмон, сын Фрониев, и сказал Антиною: «Антиной, скоро ли воротится Телемах из Пилоса? Он отплыл на моем корабле, и мне необходим тот корабль: нужно плыть в Элиду и взять там одного лошака из стада». И Антиной и Эвримах удивились словам Ноэмона: они думали, что Телемах или у свинопаса Эвмея или в поле, где пасутся стада овец. «Скажи мне, Ноэмон, — спросил Антиной, — когда отправился Телемах из Итаки и кто его спутники? Добровольно ли отплыли с ним благородные юноши Итаки или им взяты рабы? Скажи мне также, силою ли взял юноша корабль или ты дал ему добровольно по его просьбе?» — «Я сам отдал; да и кто бы отказал такому мужу, постигнутому бедою. Вместе с ним отправились храбрейшие юноши из народа; во главе их — Ментор, а может быть, бог: дивного Ментора видел я вчера здесь, в Итаке». С этими словами Ноэмон оставил женихов и отправился в дом свой. Антиной и Эвримах были вне себя от гнева. Когда окончилась у женихов игра, Антиной обратился к собранию с такими словами: «Горе, великое дело совершил Телемах. От него мы не ждали такой отваги. Мальчик, он ускользнул от нас, добыл прочный корабль, взял отличнейших из народа, а мы и не заметили. Затеял он погубить нас, но не бывать этому: пусть лучше он сам погибнет! Дайте мне быстрый корабль и двадцать гребцов; я подстерегу Телемаха на обратном пути между Итакой и Замом: на гибель себе самому пустился он разыскивать след отца». Все похвалили его решение, торопили его и обещали доставить все, в чем он нуждался. Затем отправились женихи во дворец. Но злые замыслы врагов Телемаха не остались тайной. Глашатай Медонт, поневоле служивший женихам, стоял за двором у стены и слышал все, что они говорили. Тотчас же поспешил он во дворец и рассказал царице, что женихи замышляют убить ее сына, когда он будет возвращаться из Пилоса. Замерло сердце у царицы, подкосились колена, голос отказался служить ей, очи наполнились слезами. Наконец, собравшись с духом, обратилась она к Медонту: «Скажи мне, глашатай, зачем отплыл из Итаки сын мой, что заставило его пуститься в опасное море? Или он хочет, чтобы и его имя исчезло в потомстве?» — «Царица, — отвечал ей Медонт, — я не знаю, последовал ли Телемах внушению бога или собственного сердца. Он отправился в Пилос затем, чтобы сведать, погиб Одиссей или есть надежда увидеть его в Итаке». С этими словами он удалился. Опечалилась Пенелопа, села она на пороге горницы и громко зарыдала; рыдали с нею и все служанки, находившиеся в доме.
«Милый, тяжко поразил меня Зевс Олимпиец бедами. Ни одна жена на свете не выстрадала, сколько пришлось выстрадать мне. Прежде погиб доблестный, славный супруг мой, а теперь бурные ветры умчали милого сына моего из родной Итаки. А я и не знала об этом. Зачем не разбудили вы меня: ведь собрался он удалиться отсюда не без вашего ведома. Когда б заметила я, что он намерен удалиться, наверное, уговорила бы я его остаться со мною, или разве мертвую покинул бы он меня в этом жилище. Позови мне скорей старика Долия, верного слугу; пусть сходит он к Лаэрту и попросит совета его. Все обдумав, Лаэрт подаст, быть может, разумный совет». В ответ Пенелопе сказала тогда верная няня Эвриклея: «Свет наш, царица, повелишь ли ты казнить меня беспощадною медью, или я ничего не скрою от тебя. Мне было известно все, и сама я выдала Телемаху на дорогу вина и хлеба; но я поклялась молчать до двенадцати дней. Он не хотел, чтобы горевала ты, не хотел, чтобы поблекла у тебя от скорби свежесть лица. Ты же, царица, омывшись и облекшись чистой одеждой, войди с рабынями а свою верхнюю горницу и там сотвори молитву перед Афиной Палладой: она, конечно, спасет Телемаха от смерти. Пощади старика Лаэрта, и без того довольно у него печалей: вечные боги возненавидели род Аркисия; но неужели не оставят они никого из этого рода, кто бы властвовал над Итакой?»
Пенелопа послушалась совета Эвриклеи и, помолившись Афине Палладе, удалилась в опочивальню. Полная грустных мыслей, долго не могла она сомкнуть глаз. Богиня Афина послала Пенелопе сон. К изголовью ее подкрался призрак Ифоимы, супруги Эвмела, царя фессалийской Феры, и промолвил: «Пенелопа, печальная, спишь ты? Боги не велят тебе плакать и сетовать; твой сын возвратится невредимый, ему помогает Афина; она послала меня сюда возвестить тебе это». Полная сладкой дремоты, Пенелопа так отвечала мнимой сестре: «Друг мой, сестра, как пришла ты сюда? Мы виделись до сих пор так редко. Если же ты богиня, то открой мне, жив мой сын или его уж не стало и сошел он в область Аида». Не дал ответа призрак и исчез. Пробудилась от сна Пенелопа; покинула ложе; ожила сердцем.
Той порой женихи снарядили корабль. Антиной с друзьями отплыл на нем к скалистому острову Астеру, что лежит между Этакой и Замом. Там стал он поджидать Телемаха.
Отплытие Одиссея с острова Огигии. Кораблекрушение
(Гомер. Одиссея. V)
Гермес, вестник Зевса, поспешил с Олимпа к острову Огигии, чтобы возвестить прекрасной нимфе волю богов. Легкой чайкой пронесся он над морем и скоро достиг пространного грота нимфы. Там увидел он богиню. Огонь пылал в ее очаге, и далеко по острову разносился прекрасный запах горящего кедра. Дивные песни пела богиня, сидя с золотым челноком за узорной тканью. Густо разрослись вокруг пещеры ее тополя, ольха, благовонные кипарисы; под лиственной тенью гнездились длиннокрылые птицы, кобчики, совы, морские вороны. Покрыв сетью зеленой стены глубокого грота, рос виноград, и на ветвях его висели тяжелые пурпурные грозди, и четыре источника, извиваясь, бежали рядом светлой струею. Вокруг зеленели мягкие луга, полные сочных злаков, фиалок, петрушки.
Радостно было Гермесу смотреть на эту картину. Полюбовавшись ею, вступил он в жилище богини и тотчас же был ею узнан — бессмертные боги не могут быть незнакомы друг другу, какое бы ни отдаляло их пространство. Но Одиссея Гермес не встретил в глубоком гроте: одиноко сидел он на утесистом берегу и плакал, и сердце его надрывалось от скорби. Калипсо тотчас же предложила Гермесу великолепный стул и спросила о цели его прибытия на остров. Насладившись амброзией и нектаром, Гермес возвестил ей повеление Зевса. Ужаснулась нимфа и обратилась к гостю с такими словами: «Завистливы, жестоки вы, боги. Вам досадно, что приютила я Одиссея, выброшенного бурей на мой остров. Дружелюбно приняла я его и обещала ему вечную юность. Но Зевсу не может сопротивляться ни один бог. Пусть собирается Одиссей в дорогу и плывет по пустынному морю, если желает этого Олимпиец. Но я не могу дать ни корабля, ни гребцов, могу лишь поддержать его советом, снабдить хлебом, водой и вином на дорогу; пошлю ему вслед ветер попутный». Так сказала богиня, и Гермес удалился.
Калипсо направилась к берегу моря, где сидел Одиссей, и сказала ему: «Отри слезы, Одиссей злополучный, не сокрушайся сердцем; я готова отпустить тебя. Наруби больших бревен, сплоти их медью и утверди перила на толстых брусьях. Хлебом, водой, сердцеусладным вином снабжу я тебя на дорогу, дам тебе одежду; пошлю ветер попутный, и возвратишься ты — если угодно богам — на родину». Так сказала богиня; Одиссей, постоянный в бедах, содрогнулся и недоверчиво спросил ее: «Конечно, замышляешь ты что-нибудь иное, богиня, а не отъезд мой. Как могу я переплыть на плоту широкую бездну страшного, бурного моря. Нет, только тогда взойду я на плот, когда поклянешься ты мне святой клятвой, что не замышляешь мне вреда». Улыбнулась Калипсо и, тихо приласкав его, промолвила: «Правду сказать, хитер ты и осторожен. Клянусь же тебе землей и небом, водами страшного Стикса. Я не замышляю тебе зла; советую же то, что сама избрала бы, если б была в таком же, как ты, затруднении. Святая правда дорога и мне: не железное сердце бьется в груди у меня».
На другой день утром нимфа дала Одиссею медный, обоюдоострый топор, острый скобель, бурав и повела его на край острова, где густо разрослись черные тополя, высокие ольхи и сосны. Из засохших легких сосен Одиссей срубил двадцать бревен; очистил их острой медью, гладко выскоблил, выровнял. Затем пробуравил все брусья и сшил их длинными болтами, поставил мачту, утвердил на ней рею, сделал кормило, чтобы управлять поворотами судна. Той порой богиня Калипсо принесла Одиссею крепкой парусины. Устроив парус, прикрепив к нему веревки, чтобы поднимать и сворачивать его, рычагами двинул он плот на священное море. Вся работа была окончена в четыре дня. На пятый простился Одиссей с нимфой, снабдившей его на дорогу питьем и едою и пославшей вслед ему ветер попутный. Радостно напряг Одиссей свой парус, сел у руля и поплыл, вверившись попутному ветру. Семнадцать дней носился плот по морю, и во все это время Одиссей не смыкал глаз; их не сводил он с Плеяд и Медведицы, никогда не погружающейся в воды Океана. На восемнадцатый день Одиссей различал уже горы земли феакиян. Той порою колебатель земли Посейдон, возвращавшийся от эфиопов, увидал (с Солимских гор) Одиссея. Гневно тряхнул он головой и воскликнул: «Дерзкий, неужели боги, пока я праздновал в земле феакиян, согласились — мне вопреки — помочь Одиссею?! Чуть не достиг он феакийской земли, где судьба положила предел его страданиям. Но я еще успею его, ненавистного, насытить горем». Так сказал Посейдон и поднял великие тучи; взбуравил воды трезубцем, скликал ветры противные. Темное облако вдруг обложило и море и землю, разом взволновали пучину и Эвр, и полуденный Нот, и Зефир, и могучий, рожденный Эфиром Борей. В ужас пришел Одиссей, задрожали колена, содрогнулось сердце. Скорбью объятый, сказал он в сердце своем: «Горе мне! Что еще судили мне выстрадать боги! Во сто крат счастливее данайцы, павшие под Троей! И лучше б было, когда б я погиб в тот день, когда множество медью окованных копий бросили в меня над бездыханным телом Ахилла. С честью погребли бы меня тогда ахейцы, и была б мне от них великая слава. Ныне же судьба посылает мне бесславную смерть». В это мгновение большая волна поднялась и вся расшиблась над его головою; плот закружился; стремглав упал Одиссей с палубы в море, упустив руль из рук. Повалилась мачта, сломясь под тяжелым ударом ветра; далеко снесло в море и развившийся парус и рею. Долго оставался злосчастный Одиссей в глубине моря; сил не имел он выбиться кверху, давимый напором волны и стесненный платьем, данным ему на прощанье богиней Калипсо. Наконец вынырнул он, извергая из уст морскую горькую воду; обильно лилась она и с бороды и с кудрей его. Но и в этой тревоге Одиссей вспоминал про плот свой; погнался за ним по волнам, ухватился за него и сел на палубе. Так избежал Одиссей гибели. Как шумный осенний Борей носит по широкой равнине иссохший, скатавшийся густо репейник, так всюду носили ветры беззащитное судно: то быстро Порою перебрасывал его Нот, то играл им шумящий Эвр и отдавал его во власть Зефира.
Но в это время Одиссея увидела Кадмова дочь Левкотея, когда-то смертная, а после богиня, ставшая бессмертной и обитавшая в море. Стало ей жаль Одиссея, гонимого свирепой бурей. С моря поднялась она нырком легкокрылым, взлетела на твердосколоченный плот и сказала: «Бедный, сильно разгневан на тебя Посейдон и упорно враждует с тобой. Но не погубит он тебя, как бы ни старался. Послушай моего совета: скинь эту одежду и, бросившись в волны, достигни вплавь земли феакиян — там встретишь спасение. Плот же уступи произволу ветров. Я дам тебе покрывало чудесное, им ты оденешь грудь, оно защитит тебя от страданий и гибели. Как скоро окончишь ты путь и прикоснешься к земле рукою, немедля сними покрывало, брось его подальше в море и, глаза отвратив, удались». С этими словами богиня подала ему с головы покрывало и, спорхнув на шумящее море, улетела быстрокрылым нырком. Одиссей не поверил богине, но последовал ее совету, не прежде, однако, как плот его был разбит бурной волной. Как от быстрого вихря вдруг разлетается сухая солома, кучей лежавшая, так от удара волны оторвались друг от друга бревна. Одно из них было поймано Одиссеем: сняв одежды и одев грудь покрывалом, он спрыгнул с него и поплыл по бурному морю. Посейдон увидел страдальца и воскликнул: «По морю плавай теперь на свободе, покуда примут тебя благосклонно люди, любезные Зевсу. Будет с тебя страданий: не останешься недоволен мною». Так сказал колебатель земли, погнал длинногривых коней и умчался в Эгию, в свое блестящее жилище. Тут сжалилась Афина Паллада над Одиссеем. Всем ветрам заградила она путь, дала свободу одному лишь Борею; волны же укротила она сама. Два дня и две ночи носили Одиссея волны, и не раз казалась ему неизбежной гибель. Когда же на третий день поднялась над морем румяная заря, вдруг успокоилась буря, все просветлело на море в тихом безветрии. Поднятый кверху волной, Одиссей посмотрел вперед и увидел перед собой землю. Обрадовался Одиссей и поплыл быстрее, торопясь ступить на твердую землю. Берег был крут. Не было пристани там, ни залива, ни мелкого места. Вокруг торчали утесы и рифы. В ужас пришел Одиссей; задрожали у него колена, содрогнулось сердце. Объятый скорбью, сказал он: «Горе! На что мне Зевс дозволил увидеть землю? Зачем ее достиг я, пересилив море. К острову нет доступа: повсюду острые рифы, кругом, расшибаясь, плещут волны и гладкой стеной воздвигается высокий берег. Море же вблизи глубоко». Так говорил он; той порой волна высоко подняла Одиссея на утесистый берег. Разбилось бы тело его, сокрушились бы кости, если бы светлоокая богиня Афина вовремя не внушила ему схватиться за ближний утес. Ухватившись за него и вися на нем, он ждал, чтобы волна пробежала мимо, но вдруг, отразясь, на возврате сшибла она его с утеса и отбросила в темное море. И погиб бы страдалец, если бы Афина не вложила в душу ему отваги. Вынырнув из волны, устремившейся на острые утесы, Одиссей поплыл в сторону, окидывая взором землю и стараясь приметить где-нибудь берег отлогий или мелкое место. Вдруг он увидел себя перед устьем светлой реки; ему показалось удобным то место: там не было острых камней и всюду была защита от ветров. Тогда к мощному богу реки Одиссей обратился с молитвой: «Кто бы ты ни был, могучий, прибегаю к тебе, спасаясь от Посейдона. Дай защиту мне, столько бед претерпевшему». Так он молился. И бог, укротив свой поток, успокоил волны и отворил Одиссею устье реки. Но подкосились колена у страдальца, повисли могучие руки; в море изнурилось его сердце; вспухло все его тело; извергая и ртом и ноздрями морскую воду, он пал наконец без чувств, без сознания на землю. Когда же Одиссей очнулся, снял он с груди данное богиней покрывало и бросил его в волны, где Левкотея приняла его. Тогда-то, отошедши от реки, с радостью облобызал он желанную землю и стал искать себе места для ночлега. Возле реки находился лесом покрытый холм; здесь выбрал он две сплетенные крепко оливы: одна была с плодами, другая без плодов. Сквозь густую листву их не проникал ни дождь, ни лучи Гелиоса. Одиссей приготовил себе под этими маслинами из опавших листьев мягкое ложе и бросился в него; согрелся Одиссей, и Афина смежила ему сладкой дремотой очи. Крепко заснул он.