Мифы Первой мировой

Белаш Евгений Юрьевич

Еще ранее, 12 мая 1919 г., Уинстон Черчилль заявил: « Я решительно поддерживаю использование отравляющих газов против нецивилизованных племен. Моральный эффект должен быть настолько хорош, что людские потери должны быть сокращены до миниму­ма. Нет нужды использовать только наиболее смертоносные газы: можно использовать и газы, причиняющие значительные неудобства, быстро наводящие ужас и в то же время не дающие постоянных серьезных эффектов на большинство подвергавшихся воз­действию». Генерал сэр Олмер Хельдейн (Aylmer Haldane) докладывал Черчиллю, что химическое оружие было бы более эффективно против курдов в горах — на равнине в горячем воздухе газ был более неустойчивым и легче рассеивался.

Таким образом, отравляющие газы стали не «мечом–кладенцом», а всего лить одним из многих видов оружия, со своими достоинствами и недостатками. Отсюда и чисто практическое отношение к ним в 1920—1930–е гг. — разработка

новых видов, накоп­ление запасов, выработка методов противодействия.

После войны особо отмечалось, что « какого бы совершенства ни достигали такти­ческие приемы применения химических снарядов, успех химических артиллерийских нападений находится в большой зависимости от метеорологических условий и главным образом от силы и направления ветра» и «характерной особенностью химических средств борьбы является капризность действия, сильно затрудняющая их применение в маневренной войне». Уже при ветре 2—3 м/с стрельба ядовитыми снарядами давала удовлетворительные результаты (удушающими — «полный успех»). При ветре от 3 до 7 м/с стрельба химическими снарядами могла быть успешной только по целям, находя­щимся в лесу или глубоком кустарнике. При ветре свыше 7 м/с или сильном дожде стрельба химическими снарядами считалась бесполезной. Обстрел химическими снарядами открытых целей считали менее эффективным, чем использование шрапнелей и фугасных снарядов. При этом участок, обстрелянный ядовитыми снарядами, «находили возможным» занимать не ранее как через 5, а удушающими — через 15 минут после конца обстрела. Стрелять газовыми минами ночью было нельзя из-за их малой дальности — легкое движение воздуха могло отнести газ к своим войскам. Независимо от направления ветра химические снаряды никогда не должны были применяться по целям ближе 200 м от своих позиций. При ветре в свою сторону или переменном ветре минимальная дистанция огня составляла при большом количестве снарядов 2 км для неустойчивых и 3 км — для устойчивых газов.

Последующие войны, особенно Вторая мировая, показали, что выводы Первой миро­вой остались в силе — против обеспеченного противника было гораздо проще, без­опаснее и эффективнее использовать обычное оружие, зажигательные и дымовые сред­ства, чем боевые отравляющие вещества. Противник выжигался из укреплений ручны­ми, фугасными и танковыми огнеметами или «выкуривался» обычными дымовыми шашка­ми, атаки под прикрытием дымовых завес, начавшись в Первую мировую, стали неред­кой практикой и во Вторую.

Но отравляющим газам находилось место разве что против незащищенного и слабей­шего противника — как испанцами и французами против марокканцев в Рифской войне, итальянцами против эфиопов и японцами против китайцев, и то в единичных случаях, обычно с «экспериментальными» целями (как в описанных случаях) или по ошибке — как советской авиацией на Хасане или поляками и немцами в начале Второй мировой.

Собственно, и в Первую мировую применение отравляющих газов было вызвано не столько надеждами немцев на победу, сколько банальным дефицитом важнейшего сырья для производства взрывчатых веществ, прежде всего — селитры. А во Вторую мировую средства защиты были уже наготове — только в Великобритании было произведено 38 млн противогазов, противолюизитной мази — 25 млн упаковок. Поэтому, например, американские 107–мм химические минометы М2, сто-, пятисот- и тысячефунтовые авиабомбы с ипритом, фосгеном и другими OBтак и не были применены, а немецкие и японские снаряды и авиабомбы стали трофеями.

Белтон Купер, офицер–ремонтник, описывает случай, произошедший вскоре после высадки американских войск в Нормандии. Американское командование опасалось при­менения немцами иприта, поэтому к ремонтным ротам было приписано по три грузови­ка с водой и хлорной известью для обеззараживания, как в Первую мировую. Вечером 21 июля 1944 г. в расположении тыла одного из батальонов упал немецкий дымовой снаряд с белым фосфором. Часовой принял дым за ядовитый газ и поднял тревогу, панику подхватили остальные часовые, и, хотя к закату все успокоилось, каждый старался держать противогаз под рукой. Из-за ложной тревоги один из водителей откупорил бочку с хлорной известью и в суматохе оставил ее открытой. Ночью сгу­стился плотный туман, очевидно, влага прореагировала с известью, и из бочки на­чал выделяться хлор. Почуяв запах хлора, проснувшийся водитель в ужасе закричал и потерял сознание. Его помощник, видя «труп», в не меньшем ужасе поднял газовую тревогу. Началось столпотворение, солдаты с криками метались в темноте в поисках противогазов. По счастью, немцы не знали, что происходит. «К ак могла дисциплини­рованная, хорошо обученная армия поддаться подобной внезапной истерии? Быть мо­жет, потому, что это поколение выросло на страшных рассказах о газовых атаках Первой мировой?»

Командующий 1–й армией генерал–лейтенант Омар Брэдли был вынужден издать спе­циальный приказ: « Ввиду

событий предыдущего вечера я заключаю, что даже реальная газовая атака со стороны немцев принесла бы меньше урона нашим войскам, нежели вызванная газовой тревогой паника. Посему вам приказано довести до сведения всего личного состава, что с сего момента газовую тревогу поднимать запрещается даже в случае действительной газовой атаки. Трещотки и прочие сигналы газовой тревоги следует собрать. Газоиндикаторные наклейки часовых разрешается оставить как средство индивидуальной защиты. Каждый солдат обязан застрелить на месте лю­бого, кто пытается поднять газовую тревогу, вне зависимости от обстоятельств».

То есть американцы сознательно посчитали урон от возможного применения химиче­ского оружия меньшим, чем повторение обычной паники, навеянной не реальным опы­том, а «страшными рассказами». Любопытно, что, по мнению Сыромятникова, в Первую мировую химическая дисциплина германских войск считалась гораздо более низкой, чем у союзников, — немцы легче поддавались сильной панике, когда сталкивались с ответным применением.

Развитая система противохимической обороны, постоянные учения (помните эпизод с противогазом в «Золотом теленке»?) позволили бы минимизировать и потери гра­жданского населения. А слезоточивые газы, также наследие Первой мировой, прочно вошли в арсеналы полиций многих стран мира — применение этого химического оружия против «нецивилизованных» демонстрантов современные телезрители могут наблюдать практически ежедневно. В создании одной из первых полицейских гранат такого рода — гранаты Льюиса–Хьюза, принимал участие изобретатель люизита. CS, важный компонент слезоточивых газов, был изобретен в 1928 г. как «менее летальный» газ американскими химиками Беном Корсоном (Ben Corson) и Роджером Стоутоном (Roger Stoughton) и назван в их честь.

Сухопутные броненосцы

Танки — это нелепая фантазия и шарлатанство… Вскоре здоровая душа доброго немца успокаивается, и он легко борется с глупой машиной.

Из немецкой пропаганды Первой мировой

Надежда победить противника исчезла. Первым фактором, решительно повлиявшим на такой исход борьбы, являются танки.

Выступление в рейхстаге 2 октября 1918 г.

Бронированные подвижные машины на поле боя имеют долгую историю. Не углубляясь в описание осадных башен, гуляй–городов, «war carts», туров и вагенбургов, пере­местимся во вторую половину XIX в., эпоху мощных, при этом достаточно компактных и надежных паровых двигателей.

Первый «безрельсовый поезд» создали братья Диетц еще в 1841 г. Он представлял собой поезд из 6 вагонов и тяжелого десятитонного парового трактора, работая на перегонах Париж—Сен–Жермен и Бордо—Лабурн. В 1854 г., во время Крымской войны Джеймс Бойделл (JamesBoydell) предложил паровой трактор для транспортировки грузов по бездорожью. По некоторым данным, тягачи «Баррел—Бойделл» успешно до­ставляли английским войскам под Севастополем артиллерийские боеприпасы. Только… в виде «вездеходных» повозок на конной тяге, паровой тягач испытывался уже после войны в Вулвичском арсенале (по информации Криса Эллиса). Уже тогда Джеймс Коуэн (James Cowen) предлагал защитить двигатель броней и поставить на тягач орудие, но идея была отвергнута как «варварская». Немецкие войска исполь­зовали дорожные локомотивы Фаулера, заказанные в Англии, во время войны с Фран­цией 1870—1871 гг. Два таких локомотива за неделю перевезли в обход разрушенного железнодорожного туннеля 1000 т боеприпасов и 50 т угля, позднее, при осаде Парижа, перевозя и орудия. В русской армии паровые тягачи приняли участие в турецкой кампании 1877—1878 гг. По Л. Д. Гоголеву, часть из них была отечественного производства — завода Мальцева. Мощность двигателя — 10 л. с., масса — 9,8 т. По плохим дорогам тягачи доставляли грузы до 6—7 т. Всего же за 15 месяцев войны 12 тягачей с 11 прицепами перевезли около 5000 т (или, по другим данным, 558 070 пудов), однако после войны из-за ненадобности командованию артиллерией были разобраны. Любопытно, что в Первую мировую из-за использования паровых тягачей как средства механической тяги немецкая тяжелая артиллерия будет страдать недостаточной подвижностью до 1916 г.

Первые импровизированные бронепоезда использовались во время революции 1848 г. в Австро–Венгрии, в Гражданской войне США и Франко–прусской войне — при осаде Парижа. Англичане в Египте (1882), Судане (1885) и Индии (1886) ставили на же­лезнодорожные вагоны железные плиты, мешки с песком и орудия.

Тем временем англичане широко использовали в колониях паровые трактора, на­званные в корпусе королевских инженеров «паровыми саперами» (Steam Sapper). По понятным причинам англичан интересовал транспорт, не привязанный к рельсам. Пер­вый трактор–тягач, «Принц Артур», испытывался в 1868 г. Боевое крещение трактора прошло в 1873 г., во время экспедиции против племени ашанти в Западной Африке.