Михаил Орлов
Шрифт:
«“Орден русских рыцарей” — самая многочисленная из известных нам ранних “преддекабристских” организаций — состоял из его основателей М. Орлова, М. Дмитриева-Мамонова и причастных к нему Н. Тургенева, М.Н. Новикова, Дениса Давыдова и, по-видимому, М. Невзорова. Кроме того, по свидетельству Н. Тургенева, М. Орлов сказал ему, что в числе “приверженцев” “Ордена русских рыцарей” также находятся флигель-адъютант М. и Б., причём последний был соучеником Н. Тургенева по пансиону аббата Николя [141] ; в этом случае можно подразумевать не кого иного, как А. X. Бенкендорфа, под первым же инициалом, очевидно, разумеется князь А.С. Меншиков, — о нём как о члене общества Орлова упоминает также в своих “Записках” декабрист С.П. Трубецкой.
141
Как видим, ошибаются даже великие знатоки: мы помним, что в пансионе аббата Николя учился М.Ф. Орлов, а не Н.И. Тургенев.
Однако весьма сомнительно, чтобы указанная шестёрка или восьмёрка хотя бы один раз заседала вместе за одним столом: против этого — итинерарий [142] постоянно передвигавшихся в разные стороны участников… Во всяком случае трудно счесть случайностью полное отсутствие сведений о каких-либо заседаниях “Ордена русских рыцарей” в документальном материале» {227} .
Далее, наверное, можно и не объяснять…
История Ордена русских рыцарей вскоре закончится. А вот отрывок из написанного 15 ноября 1819 года письма Дениса Давыдова генералу Павлу Киселёву, бывшему кавалергарду, другу Михаила Орлова, который ещё появится на страницах нашего повествования, — своеобразная эпитафия ордену:
142
В данном случае: расписание передвижений.
«Мне жалок Орлов с его заблуждением, вредным ему и бесполезным обществу; я ему говорил и говорю, что он болтовнёю своею воздвигает только преграды в службе своей, которою он мог быть истинно полезным отечеству. Как он ни дюж, а ни ему, ни бешеному Мамонову не стряхнуть абсолютизма в России. Этот домовой долго ещё будет давить её тем свободнее, что, расслабясь ночною грёзою, она сама не хочет шевелиться, не только привстать разом. Но мне он не внимает. Опровергая мысли Орлова, я также не совсем и твоего мнения, чтобы ожидать от правительства законы, которые сами собою образуют народ. Вряд ли оно даст нам другие законы, как выгоды оседлости для военного поселения! или рекрутский набор в Донском войске! …Как военный человек, я всё представляю себе в военном виде: я представляю себе свободное правление как крепость у моря, которую нельзя взять блокадою; приступом — много стоит. Смотри Францию; но рано или поздно поведёт осаду и возьмёт её осадою, но без урона рабочих в сапах, особенно у гласиса, где взрывы унесут не малое их число; за то места взрывов будут служить ложементами, и осада всё будет продвигаться, пока, наконец, войдёт в крепость и раздробит монумент Аракчеева. Что всего лучше — это то, что правительство, не знаю почему само заготовляет осаждающим материалы — военным поселением, рекрутским набором на Дону, соединением Польши, свободою крестьян и проч. Но Орлов об осаде и знать не хочет; он идёт к крепости по чистому месту, думая, что за ним вся Россия двигается, — а выходит, что он, да бешеный Мамонов, как Ахилл и Патрокл (которые вдвоём хотели взять Трою), предприняли приступ… Но довольно об этом»{228}. Действительно — довольно!
Глава одиннадцатая.
«О ДРУГИ СМЕЛЫХ МУЗ,
О ДИВНЫЙ АРЗАМАС!»
Знаменитый мемуарист Филипп Вигель [143] так передал своё впечатление о старших из братьев Орловых:
«Завидна была их участь в юности; завиднее её не находил я. Молоды, здоровы, красивы, храбры, богаты, но не расточительны, любимы и уважаемы в первых гвардейских полках, в которых служили, отлично приняты в лучших обществах, везде встречая нежные улыбки женщин, — не знаю, чего им недоставало. Судьба, к ним столь щедрая, спасла их даже от скуки, которую рождает пресыщение: они всем вполне наслаждались. Им стоило бы только не искушать Фортуну напрасными затеями, а с благодарностью принимать её дары. Старший брат, Алексей, это и делал. А второму, Михаилу, исполненному доброты и благородства, ими дышащему, казалось мало собственного благополучия: он беспрестанно мечтал о счастии сограждан и задумал устроить его, не распознав, на чём преимущественно оно может быть основано…
143
Филипп Филиппович Вигель (1786–1856) — бессарабский вице-губернатор, директор Департамента иностранных вероисповеданий; тайный советник.
С первого взгляда в двух братьях-силачах заметно было нечто общее, фамильное; но при малейшем внимании легко можно было рассмотреть во всём великую разницу между ними. С лицом Амура и станом Аполлона Бельведерского у Алексея приметны были мышцы геркулесовы; как лучи постоянного счастья и успехов, играли румянец на щеках и вечная улыбка на устах его. Красота Михаила Орлова была строгого стиля, более мужественная, более величественная. Один был весь душа, другой — весь плоть; где же был ум? Я полагаю, в обоих. Только у Алексея был совершенно русский ум: много догадливости, смышлёности, сметливости; он рождён был для одной России, в другой земле не годился бы он. В Михаиле почти всё заимствовано было у Запада: в конституционном государстве он равно блистал бы на трибуне, как и в боях…»{229}
Тут мы и оборвём эту очень интересную сравнительную характеристику. А почему это вдруг Вигель, в ту пору — дипломатический чиновник невысокого ранга — оказался в числе знакомых братьев Орловых?
Дело в том, что 22 апреля 1817 года Михаил Орлов был принят в «Арзамас», в котором Филипп Вигель уже состоял под именем «Ивиков Журавль».
Официально «Арзамас» считался литературным объединением — «Арзамасским обществом безвестных людей». Однако далеко не все его члены были литераторами, а уж относительно их «безвестности», так это вообще смешно! Почти сплошь — восходящие звёзды российской бюрократии, будущие, а то и действительные статские генералы; к примеру, Александр Иванович Тургенев, старший брат Николая и Сергея, в ту пору уже «департаментом командовал». Так что, помимо всего прочего, о чём нам рассказывали в школе, «Арзамас» давал молодым, но уже высокопоставленным чиновникам возможность хорошего отдыха в дружеском интеллектуальном кругу…
Думается, нет смысла объяснять просвещённому читателю, что такое «Арзамас», рассказывать про традиционных гусей, псевдонимы из баллад Жуковского и обязательные при вступлении новых членов похоронные речи в адрес деятелей «Беседы любителей русского слова».
Неудивительно, что генерал Орлов, имя которого гремело в свете не только благодаря его боевым подвигам, вскоре по своем возвращении в столицу получил приглашение о вступлении в это общество. Согласно традиции в «Арзамасе» он был наименован «Рейном» — в честь главной германской реки.
Вигель уточняет: «Не знаю почему, я думаю, по плавным речам его, как чистые струи Рейна, у нас получил он название сей реки»{230}.
В протоколе соответствующего «арзамасского» заседания — официально члены общества собирались в двадцатый раз — сказано образно, остроумно и красноречиво:
«От Липецкого потопа в лето второе, от Видения в месяц девятый-на-десять, по обыкновенному летосчислению месяца Березозола в 22-й день было двадцатое собрание Нового Арзамаса и усыновление нового члена Рейна…
День вышеозначенный был определён мудрецами и пророками для принятия клятвенных слов члена Рейна, а вместе и для погребения покойника или покойников, коих он рассудит за благо утопить в гремящих водах своих… Шум вод, похожих на стук оружия, возвестил вступление Рейна; Резвый Кот [144] президент с важностью звания и лёгкостью породы, вспрыгнул на пурпуровые кресла, все порядочные арзамасцы сели, Эолова Арфа [145] повалилась, и началось 20-е собрание. Кассандра [146] читала протокол прошедшего заседания, а Рейн доказывал, что старей вод не одного разбора с земными стариками, ибо умеет слушать и не торопиться рассказывать. Он с примерным терпением дождался конца Кассандрина чтения, и тогда только, вызванный обществом, дал волю говорить своим струям, одушевлённым и гармоническим. Все арзамасцы внимали. “Смотрите, — журчал новый член, — смотрите на чистую влагу мою: я невиннейший из ваших братьев…”…» {231}
144
Дмитрий Петрович Северин (1792–1865) — дипломатический чиновник; действительный тайный советник.
145
Александр Иванович Тургенев (1784–1845) — директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий; камергер, тайный советник.
146
Д.Н. Блудов.
Ну и далее — в том же возвышенном духе. Конечно, у нас есть возможность обратиться к оригиналу этого вступительного слова:
«Почтенные друзья! (Так тепло начал свою речь наш герой. — А. Б.)
Определив меня членом Арзамасского общества, вы думали, может быть, что в самом деле найдёте во мне сотрудника, достойного разделить ваши занятия. Но рука, обыкшая носить тяжкий булатной меч брани, возможет ли владеть лёгким оружием Аполлона, и прилично ли гласу, огрубелому от произношения громкой и протяжной команды, говорить божественным языком вдохновения или тонким наречием насмешки? Какими заслугами в словесности обратил я на меня внимание ваше? Где книги, мною изданные? Где труды мои? Где плод моих трудов? И как я, неизвестный, осмелюсь заседать в тайном судилище арзамасском, где вижу собрание столь превосходных мужей, ополченных вкусом и правдою против пигмеев Российского Парнаса?»{232}