Михаил Орлов
Шрифт:
Совсем скоро Пушкин стал в доме Орлова своим человеком, о чём свидетельствует майор Раевский:
«Орлов по привычке говорил очень свободно. За обедом у него редко было менее 15 или 20 человек: два брата Липранди, Охотников, майор Геевский, я, несколько свитских офицеров, А.С. Пушкин были всегдашними посетителями. Бригадный генерал Пущин и Волховский часто обедали и проводили вечера у него»{304}.
Особое внимание обратим на фамилию Липранди — представителей давно уже переселившегося в Россию старинного испанского рода.
Старший из братьев, Иван Петрович [190] , будучи офицером квартирмейстерской части, участвовал в Шведской кампании, Отечественной войне и Заграничном походе, потом, служил в оккупационном корпусе, помогая префекту парижской полиции Видоку в поисках заговорщиков-бонапартистов. В январе 1820 года он, в чине подполковника, был определён в Камчатский пехотный полк — кажется, причиной тому была какая-то парижская дуэль, — хотя здесь, как о нём говорили, он «занимался изучением восточного вопроса».
190
Иван Петрович Липранди (1790–1880) — генерал-майор (1832), историк и писатель.
Младший его брат, Павел Петрович [191] , офицер лейб-гвардии Гренадерского полка, очевидно, пребывал в это время здесь в отпуске.
Иван Петрович очаровал Пушкина своей образованностью: он знал многие европейские, восточные и классические языки, занимался различными областями науки, собрал и привёз обширную библиотеку, которой поэт свободно пользовался. К тому же он был прекрасным рассказчиком и много чего рассказал Александру о войне, о своих парижских приключениях и многочисленных дуэлях… Скорее всего, именно он явился прообразом Сильвио в пушкинском «Выстреле».
191
Павел Петрович Липранди (1796–1864) — командир лейб-гвардии Семёновского полка (1842); генерал-лейтенант, начальник штаба Гренадерского корпуса (1848).
«По свидетельству Липранди, Пушкин особенно близок был с Охотниковым и с В. Раевским. Дружба с будущими декабристами, ежедневное общение с ними вдохновили поэта на такие вольнолюбивые стихотворения, как “Кинжал”, “Послание В.Л. Давыдову”, “Послание П.С. Пущину”. В это время у поэта возник замысел поэмы о новгородце Вадиме, возглавившем восстание против Рюрика»{305}.
Нередко наведывался Пушкин и к самому генералу Орлову, которого он уважал чрезвычайно, даже робел перед ним, хотя тщательно скрывал это за нарочитой развязностью. Обычно он приходил к Михаилу Фёдоровичу в вычурных бархатных шароварах, усаживался, развалясь, на диван и вёл с хозяином долгие беседы на политические темы…
…Можно сказать, что провинциальный Кишинёв в то время просто изобиловал романтическими героями — кроме вышеназванных, осенью того же года сюда приехал князь Александр Ипсиланти, готовящийся поднять знамя восстания на землях Эллады. Он стал весьма частым и очень желанным гостем в доме своего былого однополчанина…
Глава четырнадцатая.
«И ПАМЯТЬ КАМЕНКИ ЛЮБЯ…»
«Весь 1821 год стоял я вооружённый на границе турецкой и не имел ни времени, ни охоты входить ни в какие сношения; впрочем, и сих сношений нигде не существовало. Члены разрушенного Общества, находящиеся в 16-й дивизии, Непенин, Охотников и майор Раевский, все извещены были о разрушении союза и никакого действия не предпринимали»{306}, — писал Орлов в своих показаниях.
Звучит красиво, но не слишком соответствует истине. «Вооружённой на границе» стояла дивизия, а командир её колесил по разным городам России.
Поездки начались ещё в конце 1820 года: в ноябре он отправился в продолжительный отпуск, ещё не предполагая, куда заведут его эти дороги… Поездку Михаил начал с Каменки Киевской губернии — имения Екатерины Николаевны Давыдовой, по первому браку — Раевской, матери генерала Раевского, отставного генерал-майора Александра Львовича Давыдова, кавалергарда, и Василия Львовича Давыдова, подполковника александрийских гусар и активного члена Союза благоденствия. Сколь тесен, однако, этот мир!
24 ноября отмечался день великомученицы Екатерины — небесной покровительницы хозяйки имения. На празднование именин Екатерины Николаевны собиралось огромное количество гостей, и вот уже несколько лет, как члены тайного общества избрали этот день для своей встречи: приезд молодых офицеров на роскошный бал не вызывал ни малейшего подозрения.
Пушкин, буквально сроднившийся с Раевскими за время своего южного путешествия, отправился из Кишинёва в Каменку ещё раньше…
Тем временем в Кишинёв следовал отставной капитан Иван Якушкин, развозивший членам Союза благоденствия, Тульчинской и Кишинёвской управ, приглашения приехать на совещание в Москву в январе будущего года. И так оно случилось, что на какой-то промежуточной станции, где перепрягали лошадей — Якушкин умудрился через единомышленников выправить себе подорожную «по казённой надобности», так что особенно в пути не задерживался, — он встретил Михаила Фёдоровича. Вот что вспоминал Иван Дмитриевич:
«Я никогда не видал Орлова [192] , но многие из моих знакомых превозносили его как человека высшего разряда по своим умственным способностям и другим превосходным качествам…
Я с любопытством ожидал свидания с Орловым и встретился с ним, не доехав до Кишинёва. С ним был адъютант его Охотников, славный малый и совершенно преданный тайному обществу; я давно был знаком с ним. Прочитавши письмо Ф-визина, Орлов обошёлся со мной, как со старым знакомым, и тут же предложил сесть к себе в дормез, а Охотников сел на мою перекладную тележку; потом мы с ним через станцию менялись местами в дормезе. Орлов с первого раза весь высказался передо мной. Наружности он был прекрасной и вместе с тем человек образованный, отменно добрый и кроткий; обхождение его было истинно увлекательное, и потому, познакомившись с ним, не было возможности не полюбить его…» {307}
192
Вполне мог видеть его на стоянке под Тарутином, однако всех ли случайно встреченных упомнишь?
Якушкин совершенно не хотел ехать в Каменку, к незнакомым людям; у Орлова не было желания приезжать в Москву, других забот хватало, — но в конце концов оба они позволили себя уговорить.
Приехав на праздник 24-го, Орлов с Охотниковым и Якушкин остались на неделю — уж больно хорошо тут было. В письме своём, отправленном 4 декабря в Петербург поэту и издателю Николаю Ивановичу Гнедичу, Пушкин так описывал «каменскую» жизнь:
«Вот уже восемь месяцев, как я веду странническую жизнь теперь нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время моё протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и весёлая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. — Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов…»{308}
Обращает на себя внимание формулировка «демагогические споры» — за ней стоит один из известнейших эпизодов биографии поэта, когда на встрече участников тайного общества Орлова, Василия Давыдова, Якушкина, Охотникова и их друзей, трёх Александров, — Давыдова, Пушкина и Раевского (может, и ещё кто-то был), «посвященные» заговорили о необходимости создания «организации революционеров». Поэт воскликнул, что готов к такому обществу присоединиться, но ему объяснили, что это всего лишь шутка… «Я никогда не был так несчастлив, как теперь!..» — воскликнул Пушкин со слезами на глазах. Естественно, что всё сказанное поэт расценил как демагогию — хотя это было совершенно не так.