Миксы
Шрифт:
Куда упали споры арцирии? Валерик не знал. Порыв ветра подхватил их и мог унести куда угодно.
Валерик усмехнулся и вспомнил, что мог, кажется вдохнуть несколько спор. И тогда он стал думать, что же происходит со спорами в его теле? И не мог представить, а только ощутил вдруг свое близкое, почти кровное родство с миксомицетом – такое же болезненное, как с Лерой.
А споры рассыпались широко, но многие из них лежали там, среди стружек, опилок и щепочек. Они были совсем крохотные, мельче пыли, и чуть розоватые. Они ждали своего часа, высохшие, сморщенные, сплюснутые, с загнутыми
Споры упали туда, куда было нужно. Они просто ждали дождя.
Валерик успокоился. Он был Лере братом и помощником, и внутренние запреты больше не терзали его. Лишь иногда возвращалось ощущение её головы на коленях – и быстро таяло, оставляя после себя неприятный, похожий на похмельный, привкус.
Они всё делали вместе, как настоящая семья. Вместе готовили еду, пока малыш спал. Пололи грядки, усадив его в коляске на газоне возле разросшегося куста жимолости. Он рвал листья, разрывал их в клочки и заворожённо смотрел за тем, как они падают в траву и сливаются с ней.
Много гуляли, по очереди катя коляску по лесным, плотно утоптанным тропинкам.
Топили баню и мылись по очереди: Валерик последним, вдыхая насыщенный Лериными запахами пар.
У Валерика крепло ощущение, что всё наконец-то идёт правильно.
Воскресный вечер был свеж и прекрасен. Уже наступил июнь, и природа потеряла весеннюю чёткость линий и резкость звуков. Ветер шумел широкими листьями деревьев тихонько, будто шёпотом. Солнце запустило мягкие пальчики лучей в полупрозрачную зелень подлеска.
Они гуляли перед ужином, и малыш уснул в коляске.
– Пусть спит, – шепнула Лера и коснулась Валериковой руки. Тот смущенно кивнул.
– Давай посидим, – предложила она и опустилась на широкий старый пень. Валерик подтянул к пню коляску.
На пень падал солнечный луч, ласковый и тёплый. Лера подняла лицо вверх, зажмурилась, отклонилась назад и оперлась руками о высокую, позади пня растущую кочку. Лицо у неё было красивое, расслабленное. Валерик спешил насмотреться на него: редко видел сестру такой. А сейчас даже складочка меж её бровей, прочно залегшая в последние месяцы и заметная, даже когда Лера смеялась, разгладилась и исчезла.
Валерик боялся вздохнуть.
Она и сейчас не смогла просто сидеть и наслаждаться. Руки её, зарывшиеся в мох, стали перебирать травинки, прошлогодние иголки, свежие стебли брусники, жесткие опавшие листья. Потом она взяла один лист, но, повертев его в руке, с отвращением отбросила от себя.
– Что случилось? – спросил Валерик. – Что там?
– Фэ, – протянула Лера.
– Что там? – повторил Валерик.
– Дрянь какая-то. Мушиные яйца, что ли...
Валерик взглянул. На жестком, засохшем, покоробленном листе печально чернели остатки коматрихи. Он улыбнулся ей, как старому знакомому и, сделав широкий жест рукой, представил её Лере:
– Нет, это не яйца. Это коматриха. Коматриха негра, если я не ошибаюсь.
– Что это? – Лера недоверчиво и презрительно сморщила нос.
– Это, собственно, моя работа. То, о чём я писал диссертацию.
– Вот об этой дряни?
Казалось, Лера готова засмеяться. Валерик приходил
– Это не дрянь, – Валерик приготовился защищаться. – Это... это... Они безумно древние и жутко интересные.
Лера построила из бровей иронический домик. Валерик судорожно вздохнул. Он искал убийственный аргумент.
– А ты знаешь, что миксомицеты единственные, кроме людей, существа на земле, которые занимаются любовью не ради появления потомства!.. – сказал он наконец.
– А ради чего же? – тихо спросила Лера.
– Ради... Ради обмена информацией – это точно, – так же тихо ответил Валерик. – А больше никто не знает. Это ещё не изучали. Может быть, они тоже любят...
– Вот эти вот... – вот эти? – Лера скосила глаза в сторону раздавленной коматрихи. – И как же они это делают? На вид такие мерзкие. И... неподвижные какие-то для того, о чём ты мне рассказываешь.
– Нет, нет, – Валерик присел, поднял с земли отброшенный Лерой лист и поднёс его к лицу. Возле глаз оказались тоненькие, как волосинки, стебельки – сантиметр высотой, не больше – с чёрными полуразрушенными головками на вершинах. – Это прошлогодняя коматриха. Просто сухие оболочки, уже без спор. Теперь споры где-то тут, во мху, в траве, возле пня. Скоро из них родятся такие... такие крохотные амёбы, одноклеточные...
Валерик очень волновался. Ему трудно было подбирать слова: очень хотелось, чтобы она поняла, и не хотелось сюсюкать с ней, как с идиоткой.
– И потом, – продолжил он, – они собираются в плазмодий. Это что-то вроде слизняка, только выглядит по другому. И вот он живой, он ползает, питается. Умеет запоминать, решать небольшие задачки – особенно если на пути к пище есть препятствие. Он его преодолеет. А потом плазмодий превращается вот в такие... в такое подобие грибов. Знаешь, когда их начали изучать, их даже стали называть Mycetozoas– грибозвери. Теперь от этого названия отказались...
Лера молчала. Она даже не смотрела в сторону листка с коматрихой.
– Ты не думай, что все они такие, – Валерик говорил теперь уже только чтобы говорить. – Это только один вид. Правда, очень распространённый. А ещё есть фулиго, арцирия, ликогала. Тоже распространённые: могу показать их тебе, если увижу.
– Не надо, – холодно ответила Лера.
– Ну почему же? – Валерик не мог остановится. – Ты просто не смотрела на них как следует. Ты их не видела. Вот, скажем, коматриха. Смотри, – и Валерик сунул Лере под нос всё тот же листок. Она брезгливо отодвинулась, – Это сейчас она старая и полуразрушенная. А представь себе молоденькую: тонкая, хрупкая. Как дымка, чёрный туман над листком. Как бокалы дымчатого стекла. Тонкие ножки, лист как золотая скатерть. Или представь себе крохотный автомобиль. Это мог бы быть рычаг переключения скоростей. Ты же не испытываешь отвращения к рычагам? Ты представь, что так и есть, только работа тонкая, миниатюрная, филигранная...