Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения
Шрифт:
Врачи просили тащить из дома все, как-то связанное с его хобби, увлечениями.
Я долго думала над программой. Со словами «хобби, увлечения» у меня ассоциируются почему-то печально невостребованные и чрезвычайно трудоемкие конструкции из подручных материалов, выжженные паяльником панно на лесные и морские темы… ну, то, что можно назвать еще словом «поделки».
У него нет каких-то таких прямо чтобы увлечений. Как и у меня. Какие у нас увлечения? Мы друг у друга, вот наше увлечение.
Футбол – не так чтобы очень, хотя потом он признался, что, лежа в палате, в тишине, находил дивно успокаивающим просмотр матчей, без звука – движения и перемещения там были похожи, но ни единожды не повторялись, очень гармонично и красиво, это было как наблюдение за морем…
Книжки он любит, но не читает. Да
С другом они делали проект в «живом журнале» – задались целью сфотографировать и разместить в сообществе все памятники неизвестному солдату, все эти облупленные, десятки раз крашенные золотой краской монументы на сельских кладбищах и в провинциальных скверах – вечно юных и широкоплечих, в шинелях и пилотках, с автоматами, со склоненными головами, или раненых, умирающих, но не менее широкоплечих, цепляющихся за этот свой автомат, на разрисованных граффити, побитых по углам постаментах, в тени дремучих, криво разросшихся елок с пустыми упаковками от чипсов в ногах. А еще – всяких памятных табличек, монументов, скорбящих матерей (кстати, после этой истории мое отношение к скорбящим матерям раскрасилось солено-горькой радугой узнавания), и, главное, они перефотографировали все плиты с именами, надеясь тем самым помочь каким-то возможным родственникам тех погибших. Проект с годами набирал обороты. Они даже рассчитывали получить какой-то грант. Многие населенные пункты, конечно, оставались не охваченными, и я решила в выходные поехать куда-то, в какой-нибудь Кагарлыцкий или Рокитянский район, и запечатлеть парочку памятников.
У нас на кухне висит карта Украины – мы ее очень любим, эту карту, и специальными булавками, с разноцветными флажками, отмечаем посещенные места. Локализация флажков до банального типична: Белая Церковь и Умань, Каменец-Подольский и Хотин, Львов, Ворохта, Косов, Яремче, Ивано-Франковск, Одесса, Белгород-Днестровский и Каролино-Бугаз, Вилково, где мы страшно напились, и Измаил, который почти не помню, практически весь Крым, конечно, на машине и пешком, а по середине карты пустое поле, поляна без единой булавки, центральную Украину мы как-то слабо изучали, только мотались по трассе на Одессу или на Николаев. Муж любил ездить на море через Николаев, Вознесенск. В Вознесенске мы всегда останавливались в придорожном кафе и ели солянку и котлету с картошкой пюре, а я любила ехать по Одесской трассе до самой Одессы – а там вдоль моря и лиманов, до Крыма, а на северо-востоке нашей карты снова флажки: Качановка, Седнев, Батурин и Полтавская область, по гоголевским местам. В тех гоголевских местах мы отстали и вкрай разругались с нашими попутчиками – потому что там в каждом селе есть памятник солдату, и мы их все фотографировали, и потом, не доезжая до какого-то важного гоголевского места, завалились на прекрасном лугу, где были полевые цветы размером, как сказал муж, – «с кулак», и пахло медом, и там съели наши припасы, и прекрасно провели время.
Я полюбила водить машину. Вот именно за эти месяцы. Странно, как можно было что-то полюбить в такой период, но это факт. Наверное, так сложилось потому, что когда находишься в постоянной тревоге за близкого человека, и при этом нет ничего такого, что в твоих силах, чтобы помочь ему, – эта позиция «низкого старта» очень удачно компенсируется автомобильной ездой. Я жила, спала и видела, как куда-то еду – спасать, за лекарством, чтобы завести какой-то гигантский мотор, чтобы ездить по кругу и чтобы вращались моховики, шатались шатуны и поршни, а мой муж жил. Если бы врач вышел ко мне тогда и сказал, поправив нагрудный карман с ручкой:
– Вам нужно ездить по этому кварталу всю ночь. Это очень трудно, но скорость не должна падать менее 20 км в час… там есть несколько опасных поворотов. Но – иначе никак. До рассвета. Как фонари выключат. Держитесь.
И я бы с радостью, подбросив и поймав ключи от машины, помчалась бы за свою бойлерную – и ездила бы кругами вокруг квартала всю ночь! И слушала бы радио, и терпела бы, когда бы мне захотелось в туалет и спать, и следила бы за скоростью – чтобы, не дай Бог, не меньше!
Или если бы врач тогда вышел ко мне и сказал бы:
– Немедленно поезжайте в Будки-Каменские, у нас очень мало времени – чтобы к утру были уже там!
И я, подхватившись, улыбнулась бы впервые за три недели, и мысли мои текли бы ровно и деловито – так, что купить в дорогу, домой не заезжать, где бы заправиться.
– А это какое направление? – спросила бы я, уже выбегая на лестницу.
– Ровенская область, на границе с Белоруссией, – скептически качая головой, ответил бы доктор, глядя мне вслед. – Но у вашей машины клиренс маленький, а там дороги нет, болота…
– Не беда! – ответила бы я. – Машину брошу и пешком пройдусь!
И пока бы я ехала, всю ночь, по узкому Варшавскому шоссе, я бы слушала радио и не чувствовала в себе этой медленной всеотравляющей паники.
Была ли она у меня тогда, когда самое страшное казалось уже позади?
Была.
И врач сказал «развлеките его чем-то», а развлечь, из пристойного, его можно было фотографиями очередного памятника на братской могиле времен Великой Отечественной. Я отпросилась с работы, посадила ребенка в автокресло, и мы поехали снимать памятники на юг Киевской области. Я ехала куда-то, не разбирая дороги, и мне почти казалось, что это своего рода командировка в Будки-Каменские, но, одновременно, саднящее чувство, что я себя обманываю, обламывало весь энтузиазм. И все эти поля, серое небо и серый снег вокруг, все это не имело никакого смысла, было декорациями к чужому спектаклю. Проехав село с веселым названием Барахты, мы выскочили на холм, и там я увидела памятник – аляповато собранные бетонные палки, страшные такие, как обломанные сваи, а из них, как из костра, на металлических загогулинах вылетают крашенные масляной красной самолетики. Ребенок спал, я заглушила мотор, включила «аварийку», вышла из машины. Воздух тут был влажным и холодным, ветер, как любопытный пес, тут же полез за пазуху и под свитер, пахло огромной бочкой с водой, как пахнет пасмурным днем на заросшем крапивой дворе, когда совсем не хочется пить.
Вокруг не было ни души. Вокруг памятника расположились таблички с именами – 10 летчиков будто бы сидели вокруг сырого костра с самолетиками и обломанными сваями, торчащими из кучки зацементированных камней. И сами эти самолетики – такие жалкенькие, такие детские какие-то на вид, что-то такое вывентили внутри меня – я представила десять мальчиков, что они когда-то родились, бегали, сверкая пятками, по пыльным дорогам, и небо было разлиновано нотным станом телеграфных проводов. Их, юношей, кормили домашним хлебом и молоком, они мечтали о самолетах и любили девушек. Потом подумала, что у того, моего, взрослого мальчика, до сих пор стоят в маминой квартире, на верхней полке серванта, склеенные собственноручно «мессершмитты», и что эти мальчики, тут, были, видать, такими же примерно, как и этот мой. И у кого-то из них вполне могло быть переломано основание черепа при крушении. И что сейчас тут, в этой серовато-фиолетовой слякотной тиши, есть только низкое небо, голые деревья, скрытое в ложбине и невидимое отсюда село Барахты, они и я, в промокших замшевых ботинках, с фотоаппаратом. И что-то такое щемящее обломалось, бутылку откупорили, и я села на холодный камень, под самолетиками, и тихо выла, и думала о том, каким странным невиданным сюрпризом для этих ребят, для лейтенанта Тюрина, капитана Зубарева, младшего лейтенанта Бондаря и других… оказался этот мой фантасмагорический визит к ним сюда, в гости под самолетики.
На заправке купила несколько мужских журналов с почти раздетыми девушками и один, запечатанный, – с очень раздетыми. Он такое не покупает себе, но что-то мне подсказывало, что в категорию «развлечь» это подойдет вполне.
Муж оценил мои трофеи, внимательно все изучил, запечатанный журнал запасливо спрятал под подушку, потом подвинул ноутбук и напечатал указательным пальцем левой руки (правая, из-за несвоевременно смененного катетера была похожа на бордово-фиолетовую клешню):
– Сказка будет?