Миллион с Канатной

Лобусова Ирина

— Завтра, — твердо сказала Таня, — ты до нее сегодня сходи и встречу назначь на завтра. Это нужно быстро. А я сейчас тоже в город уйду.

— Куда? — Циля в ужасе всплеснула руками. — Ракитин велел тебя не выпускать! На замок запереть! Куда?

— Это важно, Циля, не удерживай, — Таня ласково погладила подругу по руке, — это очень важно. Пусти.

И была в глазах Тани такая мука, что у Цили вдруг дрогнуло сердце. Она хотела, но ничего не могла сказать.

В коридорах Еврейской больницы пахло хлоркой. Таня прислонилась к стене, откинула голову назад. Сколько трагических часов провела она здесь! И вот снова... Судьба словно

водила ее по кругу, бросая из пропасти в пропасть.

— Вы плохо выглядите, Таня. — Доктор Петровский печально смотрел на нее. — У вас лицо отечное. Неужели проблемы с почками? Надо исключить из рациона соль.

— Нет, доктор, — Таня покачала головой, — тут другое. Я сама догадываюсь, но мне надо убедиться. Прямо сейчас.

В кабинете, присев на краешек стула, Таня рассказала ему все. Доктор Петровский слушал ее внимательно, не перебивая. Его лицо становилось все мрачней и мрачней.

— Значит, вы все-таки попали в беду, — резюмировал он, когда Таня закончила рассказ.

— Это не беда, доктор, — усмехнулась она, — напротив. Это будет счастье. Но ведь вся моя жизнь и без того беда, растянувшаяся не на один год.

— Вы сами сделали ее бедой, — убежденно парировал Петровский.

— Доктор, вы лучше всех знаете, что нет! Вам ли меня судить? — Таня вскинула на него глаза.

— Я вас не сужу, — Петровский заерзал на стуле, почувствовав неловкость, — я вообще не люблю судить людей... Ладно. Идемте. Пока рано говорить. Сейчас как раз дежурит моя знакомая врач. Она посмотрит. Потом решим.

Таня присела на кушетке, застегивая юбку. Врач, пожилая женщина, мыла руки под жестяным умывальником. Падая вниз и ударяясь о жесть, струи воды издавали неприятный звук.

Наконец она закончила, вытерла руки, присела рядом с Таней. У нее было доброе, понимающее лицо.

— Не знаю, поздравлять вас или... — нерешительно произнесла она.

— Можно определить точный срок? — перебила ее Таня. — Хотя я и сама могу предположить.

— Месяцев пять, не меньше, — ответила врач. — Поздно уже что-то делать. Очень поздно. Нужно было раньше.

— Вы что! Ничего делать я не хочу! — твердо сказала Таня.

— А... ваш муж? Он будет рад?

— Я не замужем. У меня нет мужа.

— Как же тогда? — Врач вздохнула. — Сейчас такие времена...

— Это будет мой ребенок, — Таня решительно выдержала ее взгляд, — только мой. Вы понимаете? И я его рожу. И дам ему все.

— А отец ребенка знает? — прямо спросила врач.

— Не знает, — голос Тани дрогнул, — мы с ним расстались.

— Вы должны ему сказать.

— Нет.

— А это не ради вас нужно, — врач пристально вглядывалась в лицо Тани, — это нужно ради ребенка! Ему нужен отец. Вы даже не понимаете, на что себя обрекаете. Родить в наше время одной, без мужа... Вы окажетесь в аду. Вы просто обязаны сказать отцу ребенка. А он пусть поступает, как хочет. Это будет уже не ваш грех.

— У меня и без этого ребенка слишком много грехов, — жестко усмехнулась Таня, — одним больше, одним меньше...

— Послушайте меня, деточка, — в голосе врача вдруг прозвучали жесткие нотки, — я старая уже, я жизнь прожила. И видела очень много женщин и их судеб. И я всегда говорю им одно: вы должны сказать правду отцу ребенка. Поверьте, вы никогда не пожалеете об этом. Не начинайте жизнь малыша со лжи, не отбирайте у него право выбора. А дальше уж пусть разбирается жизнь.

Я почему-то верю, что вам хватит сил и родить, и воспитать вашего ребенка. Но сделайте для него все. Дайте, по крайней мере, шанс для того, чтобы у малыша была семья. Если не получится — что ж, это будет не ваша вина. Вы сделали все возможное. Но отнять этот шанс у него будет неправильно. У него. Не у вас.

— Спасибо вам, доктор, — лицо Тани стало жестким, — вы очень хороший человек. Вы говорите правильные вещи. Но только со мной все происходит неправильно. Вы думаете, я хотела так? Думаете, я мечтала о таком? Я скажу вам, доктор, одну вещь. Все в моей жизни сложилось неправильно. Всю свою жизнь я мечтала о любящей и счастливой семье. Я мечтала быть хорошей женой и матерью. Но моей мечте не суждено было осуществиться.

— Не говорите так! Вы еще очень молоды, — запротестовала врач.

— Я жду ребенка от мужчины, которого любила больше всей своей жизни, — горько усмехнулась Таня, — я люблю его до сих пор. Но я не буду с ним вместе, я чувствую это. Почему — я не знаю. Но ребенок станет единственным, что будет у меня от него...

Доктор Петровский усадил Таню в кресло и приготовил ей чай с сахаром — невиданный деликатес по тем временам.

— Таня, любая помощь... Еда, лекарства, да все, что угодно! В любое время дня и ночи без стеснения обращайтесь ко мне!

— Спасибо, доктор. Я справлюсь.

И доктор Петровский вдруг понял, что это правда. Каменной, несгибаемой силой этой красивой молодой женщины, сидящей в его кресле, он восхищался всегда.

Таня медленно шла по Мясоедовской, чувствуя, как ребенок шевелится под ее сердцем. Ребенок Володи. Она догадывалась все эти месяцы, так хотела в это верить. И вот теперь, получив подтверждение, почувствовала какую-то растерянность и даже озноб. Почти пять месяцев Таня изо всех сил оттягивала визит в больницу, не шла к врачу, потому что боялась не пережить разочарования, ведь ребенка от Володи ей хотелось больше всего на свете! И вот теперь, когда ребенок стал живой реальностью, настоящей правдой, она испытывала только какую-то странную пустоту.

Ее ребенок. Ее — и Володи. Результат той ночи в гостинице Аккермана, когда навсегда и бесповоротно она решила уйти. Той ночи, которая закончилась рассветом, обнажающим не только ночную землю, но и ее душу. Покрытую шрамами боли от ударов человека, который столько раз отказывался от нее! И вот теперь...

Ребенок хотел жить. Мужественный и сильный малыш, уцелевший, сохранившийся — несмотря на все испытания. Таня чувствовала к нему удивительную нежность. И от этой неистовой, обжигающей нежности жгучая влага вдруг показалась в уголках глаз, сбилась в капли и с силой хлынула вниз.

Таня шла, совсем не разбирая дороги, а по щекам ее потоком текли раскаленные слезы, и в каждой из слезинок был отпечаток, самый бесценный в мире отпечаток, который станет главным до конца ее жизни, навсегда.

А в кабаке на Преображенской улице гуляли красные. Завидев солдатню со штыками возле входа, местные обыватели предпочитали обходить его стороной.

Названия у кабачка пока не было — новый владелец, получивший заведение за участие в восстании как сознательный большевик, еще не успел придумать вывеску с подходящим названием. Но продукты получить он успел. И, извернувшись, заказал в одном из сел самогон, зная, что алкоголя в городе не хватает. Поэтому все красные и повалили к нему валом.