Миллион с Канатной
Шрифт:
— Спасибо! — очнулся Володя.
Главный редактор «Одесских новостей»! Он должен был бы радоваться, прыгать до потолка... Но Сосновский вдруг ощутил тоску. Слишком уж сильным стало чувство тревоги, слишком уж жестоким было испытание, выпавшее на его долю. Что такое быть редактором большевистской газеты, Володя хорошо знал.
После Ревкома он оказался в кабинете Патюка, где почувствовал слишком резкий контраст по сравнению с революционной, деловой обстановкой Ревкома. В Ревкоме все было четко, по-деловому слажено — бумаги разложены, прокламации в стопочку, пишущие машинки навострили оскаленные
Ну а кабинет Патюка был завален барахлом. В первый момент Володе даже показалось, что он попал в лавку старьевщика. Сломанные диваны и треснувшие напольные вазы, ковры, столики на бронзовых ножках, кресла в стиле ампир, заваленные тюками тканей, плюшевые подкладки для пальто, подсвечники, кирзовые сапоги... чего только ни было в этом адском море старого барахла, издававшего соответствующий отвратительный запах! Прижимистая натура брата Алены никак не могла угомониться при виде чужих вещей: с мелкой жадностью он подбирал даже то, что должно было быть выброшено на помойку.
Большинство этих вещей были отобраны при обысках в домах тех, кого подозревали в связях с белыми. Чаще всего это были невиновные ни в чем люди, в домах которых можно было поживиться. Красные пользовались любым предлогом, любым доносом, чтобы ворваться в зажиточные квартиры и нахапать как можно больше вещей. Не брезгуя ничем, они проявляли исконную крестьянскую жадность людей, способных удавиться, но лишь бы получить лишнюю крошку хлеба, предпочитая выбросить эту крошку хлеба на помойку, но никогда не отдать голодному. И брат Алены был именно таким. Это накопительство выглядело отвратительно. И Володя в который раз почувствовал страшное отвращение к этому человеку.
Однако ведь именно благодаря его протекции Сосновский и получил назначение на должность главного редактора. И Володя вдруг подумал, что загнал себя в ловушку, из которой ему теперь вовек не выбраться.
— Значит, так, парень, — трезвый брат Алены не считал нужным держать дружелюбный тон, — отныне за меня будешь работать и говорить все, что узнаешь. Ты понял?
— Не понял. О чем? — перепугался Володя.
— О бандитах этих. Мир бандитов местных ты знаешь. Будешь рассказывать мне о них все.
— Зачем это? — насторожился Сосновский.
— Задача у меня есть. Важная задача: прищучить банду этого Японца. А для того мне надо выйти на кого-то из его людей.
— Это не Японец. Японец мертв, — не выдержал Володя, — настоящего Японца убили.
— Да знаю я! — отмахнулся от него Патюк. — Самозванец это. Один ушлый тип Мишкой Япончиком объявился. Сокровища его ищет.
— Что ищет? — не понял Сосновский.
— Сокровища Мишки Япончика, говорю, ищет, — пояснил брат Алены, — и нам раньше них нужно его найти.
— Ты серьезно? — Володя не верил своим ушам.
— Где миллионы Японца? Он был самым богатым бандитом Одессы! Награбил столько, что никому и не снилось. И где, спрашивается, это всё?
— Я не знаю. Как-то не задумывался об этом, — растерялся Сосновский.
— А надо было бы задуматься! Ты здесь дольше меня живешь. В общем, так. Говорю тебе, потому что скоро ты станешь мне родственником. Женишься на Алене и войдешь в мою семью. Всегда лучше иметь дело с родственниками,
— Утаить клад от Ревкома — это будет серьезное революционное преступление! — веско сказал Володя.
— А, не гони волну! — махнул рукой Патюк. — Сейчас время такое — ты не хапнешь, тебя хапнут. И потом, кто донесет? Ты донесешь?
— Я — нет, — испугался Володя.
— Ну вот видишь! А я донесу. На других. На тех, кто мне жить мешает. Я донесу, всегда доносил. Не от одного уже так избавился. А деньги — они всем нужны. Шо красным, шо еще там каким-то. Так шо...
— Соблаговоли объясниться... Как мы их найдем? — Володе стало казаться, что он спит и видит какой-то дурной сон.
— А просто! Для этого надо изловить как можно больше бандитов и заставить их доносить друг на друга.
— Ты шутишь? — всплеснул руками Сосновский.
— Ты чего, дурак? Самое главное — сделать правильную подставу! А доносить можно заставить кого угодно. Главное надавить правильно. Я это умею делать. Не впервой.
— Они не будут. Одесские бандиты не такие, — мрачно сказал Володя, — это совершенно другой мир, не чуждый благородства. Они не станут доносить! У них есть кодекс чести. Ты не понимаешь, что это совсем другой мир.
— Мир... — хмыкнул Патюк, — я расскажу тебе одну историю. И ты поймешь, какой сейчас мир и что я говорю правильно. Было у нас на фронте два отряда, боевых, серьезных, оба отчаянные. И было у них два командира. Первый отряд дрался как звери! Куда их ни пошлешь — всегда победа! Но дисциплины никакой. Начальство было очень недовольно. Командира ни в воинских званиях не продвигали, ни вызывали в Москву или еще куда. А победы на фронте одерживал больше всех! Командир другого отряда двигался тихо, медленно и на рожон вообще не лез. В горячей схватке они всегда прикрывали тыл. Тихие, спокойные. Но вот дисциплина была просто идеальной! Командира этого отряда начальство всегда ставило в пример. И командир быстро пошел по карьерной лестнице. Чины там, звания. Переезд в Москву. Сейчас он в Москве, в серьезном аппарате работает. Руководит людьми. И дисциплина у него по-прежнему идеальная. Как думаешь, почему?
— Не знаю, — развел руками Володя, — умел людей понимать?
— Нахрен твое понимание! Все эти понимающие бездельники, их к стенке надо! Ты думай, думай. Мозгами кумекай!
— Ну, не знаю я, — совсем растерялся Сосновский.
— Первый с людьми был запанибрата. Сочувствовал, переживал — все такое. Дурак был, — пояснил брат Алены, — а вот второй... Он сделал так, что в его отряде каждый друг на друга доносил. И кто донесет больше всех, тот получает какую-то льготу — бабу красивую белячку, например, поиметь, а потом пристрелить, вещей при обыске больше забрать, ну, такое. И так он все это поставил, что люди в его отряде друг друга так ненавидели, что и ссориться не имели права! Он поставил все это на широкий поток. Дисциплина была идеальной. Вот как надо руководить! Я так научился. Потому и стал начальником отдела ЧК города.