Миллионы Стрэттон-парка
Шрифт:
– Этого не может быть. Что вы говорите!
– Кто-то, – пояснил я, – вчера привез к трибуне, а точнее, к лестнице на трибунах взрывчатку. И возможно, я не ошибусь, если скажу, что ее натыкали в стены после того, как ночной сторож в семь утра ушел домой. Было уже совершенно светло. И ни души поблизости, потому что была Страстная пятница. Были только Гарольд Квест с крикливой командой у ворот, и я не очень уверен, можно ли сколько-нибудь доверять ему.
– Лживые близнецы, – сказал Дарт.
– Может быть.
Я попытался представить себе увальня Дарта с намечающимся брюшком,
Совершенно смещенное представление о добре и зле – или непреодолимое отчуждение, которое он обычно глубоко прятал в себе?
Мне Дарт нравился, он всегда поднимал настроение. Из всех Стрэттонов он больше всего походил на нормального человека. Больше всего, можно сказать, напоминал розу в зарослях крапивы.
Как можно беспечнее я спросил его:
– А где сегодня ваша сестра Ребекка? Мне казалось, что она должна быть здесь и буквально мурлыкать от радости.
– Она скачет сегодня в Таусестере, – коротко сказал он. – Я видел в газете. Нечего говорить, она на седьмом небе, что рухнули трибуны, но я с ней не разговаривал со среды. Думаю, она говорила с отцом. В понедельник здесь она скачет на одной из его лошадей. У нее есть шансы выиграть, поэтому вряд ли она захотела бы поставить эти скачки под угрозу, натащив сюда гору динамита, если вы это имеете в виду.
– Где она живет?
– В Ламбурне. Миль десять отсюда.
– Лошадиный край.
– Она живет и дышит лошадьми. Совсем свихнулась.
Я жил и дышал строительством. Я получал истинное удовлетворение, накладывая кирпич на кирпич, камень на камень – возвращая к жизни умершие вещи. Мне была понятна такая целенаправленная, всепоглощающая устремленность. Без этого в нашем мире мало что происходит, к добру или ко злу.
С той стороны трибун, которая смотрела на скаковую дорожку, нахлынули остальные Стрэттоны, с ними пришел конрадовский архитектор.
Полицейские с экспертом-взрывником внимательно изучали края булыжника. Усатый представитель местных властей чесал в затылке.
Роджер подошел к машине Дарта и спросил, где мы были.
– Кормили детей, – ответил я.
– А! Так вот, достопочтенная Марджори хочет вас свежевать. Э… – И при виде Дарта продолжил более благопристойно: – Миссис Биншем хочет видеть вас в моем кабинете.
Я кое-как выбрался из машины на асфальт и заковылял в направлении его конторы. Роджер шел рядом.
– Не дайте ей съесть вас, – сказал он.
– Нет. Не беспокойтесь. Вы случайно не знаете фамилию того архитектора?
– Что?
– Конрадовского архитектора?
– Это Уилсон Ярроу. Конрад зовет его Ярроу.
– Спасибо.
Я внезапно остановился. Роджер удивился:
– Что случилось? Стало хуже?
– Нет, –
Он озадаченно посмотрел на меня.
– Только Дарту. Да вы сами ему сказали, помните? А что такое? Какое это имеет значение?
– Не говорите им. – Я развернулся на сто восемьдесят градусов к Дарту, который только что вылез из машины и догонял нас.
– Что случилось? – спросил он.
– Ничего особенного. Послушайте… вы случайно не обмолвились кому-нибудь из родственников, что я дипломированный архитектор?
Он задумался, наморщив лоб. Роджер присоединился к нам совершенно растерянный.
– Что это значит? – спросил он.
– Да, – повторил за ним Дарт. – Что это значит?
– Я не хочу, чтобы об этом знал Конрад. Роджер возразил:
– Но, Ли, с какой стати?
– Этот человек, которого он притащил сюда, Уилсон Ярроу… Мы с ним учились в одном колледже. Там что-то было с ним…
Я изо всех сил старался вспомнить, что именно.
– И что же такое могло быть с ним? – спросил Роджер.
– В том-то и беда, я никак не могу вспомнить. Но без труда узнаю. Но лучше, чтобы он об этом и не подозревал.
– Вы подразумеваете, – заключил Дарт, – что он подорвал трибуны ради того, чтобы получить заказ на строительство новых?
– Боже, – произнес Роджер, – как вы торопитесь с выводами.
– Так думает Кит. Он так сказал.
– Думаю, они знают, что вы строитель, – задумчиво сказал мне Роджер, – и, если быть честным, сейчас вы им и выглядите.
Я взглянул на свою свободную рубашку в клетку и застиранные с пузырями на коленях джинсы и не мог не согласиться со справедливостью его слов.
– А он не узнает вас, – спросил Роджер, – если вы учились в одном колледже?
– Нет. Я года на три был младше, к тому же не очень на виду. Он же прослыл талантливым. Можно сказать, мы были в разных измерениях. Мы даже ни разу не говорили друг с другом, мне так кажется. Небожители, подобные ему, были слишком заняты собой и своими проблемами, чтобы запоминать лица и фамилии мелочи с младших курсов. К тому же это было не на прошлой неделе, а семнадцать лет назад, как я поступил туда.
Когда встречаются два архитектора, первым делом задается вопрос: «Где вы учились?» Ответ дает вполне определенное представление о том, с кем ты имеешь дело.
Изучавший архитектуру в Кембридже, например, скорее всего склонен к осторожному консерватизму, учившийся в Бате предпочитает структуру красоте, слушавший курс в Макинтоше в Глазго наверняка является приверженцем шотландского стиля. Незнакомого человека понимали, потому что с ним объединяет общее прошлое.
Архитектурная ассоциация, альма-матер и Ярроу, и моя, имела тенденцию выпускать ультрамодернистов-новаторов, смотревших в будущее и строивших подавляющие людей здания из стекла. Здесь царил дух Корбюзье, несмотря даже на то, что сама школа физически находилась на Бедфорд-сквере в Лондоне в изумительно пропорциональном георгианском особняке с колоннами, вид которого противоречил витавшему внутри лекционному духу.