Милосердие палача
Шрифт:
– Что я, маленький?
Федор Петрович ласково потер своей наждачной ладонью белый Юрин затылок:
– Это что ж – теперь ты, так получается, у беляков будешь. И сменишь наше рыбацкое пролетарское дело на это… на флю-флю с крылышками? Ну ладно, не обижайся. То я так, для шутки.
Он дал Юре гостинцев для Наташи – целую связку вяленой кефали – и все пытался снабдить его сотней рублей, мелкими, но царскими еще, орластыми зелененькими трешками и синенькими пятерками.
– Ты не сумлевайся, бери! Это тебе от подпольной казны, как верному помощнику.
Но Юра от денег наотрез отказался.
До
Увидев Юру, Наташа обрадовалась:
– Я уж собиралась сама на маяк идти. Но меня предупредили, что теперь там охрана.
…Они сидели на диване, и Юра рассказывал Наташе обо всем, что произошло в его жизни за последние дни. И все время, пока Юра рассказывал, Наташа прижимала его к себе, гладила его выгоревшие вихры. Словно видела в нем частицу того, кого рядом давно не было.
Юра был уже достаточно взрослым, смышленым мальчишкой, он сразу догадался: это она по Кольцову убивается. Исчез – и нет его, то ли жив, то ли утонул в Азовском море, то ли погиб в бою. Он понял своей новой, рождающейся в нем взрослой интуицией, что Наташа любит Кольцова и что он должен сказать ей какие-то успокаивающие слова:
– Наташа, с ним ничего не случится, – поглядев ей в глаза, сказал он. – Вы увидитесь, вот я точно говорю. И он тебя никак не может забыть. Тем более клятва…
– О чем ты? – удивилась Наташа.
– Павел Андреевич мне рассказывал. Мне тоже нравится эта клятва. Я ее выучил, правда не до конца.
Они замолчали. Наташа, шмыгая носом, смахнула с глаз слезы. За все эти месяцы, за весь год, что прошел со дня ее новой встречи с Кольцовым на Николаевской в Харькове, она поняла, что неодолимо, безнадежно его любит. Любила и тогда, еще во время их детских путешествий по Севастополю, по развалинам Херсонеса. И это неожиданное явление Павла в роли адъютанта генерала Ковалевского, и его задание, смертельно опасное, и его подвиг с эшелоном танков, и заключение в крепость, и смертный приговор, и неожиданное освобождение – все это лишь выявило, укрепило ее тихую неразделенную любовь. И окрасило ее в монашеский цвет безысходности.
– Он тебя любит, – сказал вдруг Юра, просветленный новой мудростью. – Как иначе? Он просто не совсем понимает, потому что ему сейчас не до этого…
– Нет, нет, – отвечала ему Наташа как равному. – Он любит другую, я же знаю…
– Ну, это так… это бывает… но она ему не помощник… и небось далеко она… а ты надежный друг!
– Ой, Юра, от дружбы до любви – немереные версты.
Наташа, посидев еще немного на диване и стыдясь поднять глаза на Юру, полумальчишку-полуподростка, с которым она только что говорила о самом сокровенном, вдруг встала. Сказала чуть вздрагивающим, но уже деловым голосом:
– Это хорошо, что нашлась твоя тетя. Я уж думала: не забрать ли тебя к себе. Но боялась. Я ведь как на вулкане. Меня в любой день могут выследить, арестовать. Да и тебя в штабе у Ковалевского многие видели. И кое-кто из них сейчас здесь, в Севастополе.
Путь из Севастополя в Александро-Михайловский поселок был подробно расписан тетей Олей. Следуя ее рисунку, он от Корабельной бухты, куда доставил его перевозчик, направился к горке с домами офицеров крепостной артиллерии, обогнул ее, прошел мимо братского кладбища, где похоронены сто тридцать тысяч защитников Севастополя, и мимо еще одного кладбища, называющегося «Авиатика», потому что на нем лежали первые русские летчики. Это кладбище уже было за городом…
На четырнадцатой версте, сразу за дачным поселком Бельбек, Юра перешел мост через речушку Качу, взял от Бахчисарайского шоссе левее, и его глазам открылся красно-белый Александро-Михайловский поселок. Красными были черепичные крыши и ослепительно-белыми – его известняковые стены.
Сам поселок виднелся там, вдали, а совсем близко от дороги высился ряд строений Русской авиационной школы с семейным общежитием, с мастерской и семью десятками легких металлических ангаров для аэропланов и гидропланов. На самой заре авиации эту школу построил, в основном на свои деньги, большой знаток и ценитель воздухоплавания великий князь Александр Михайлович, муж родной сестры последнего русского императора Николая Второго – Ксении.
До этого в России была лишь одна крупная летная школа – в сырой, подолгу накрытой густыми туманами северной Гатчине, и Александр Михайлович решил создать новое крыло русской авиатики, южное, прикрывающее Черное море и Балканы. Не знал великий князь, что не пройдет и десятка лет, как бывший ученик его Качинской школы, механик и авиатор из моряков Задорожный, член Севастопольского большевистского Совета и командир отряда, спасет жизнь и великому князю, и Ксении, и их шестерым детям, и вдовствующей императрице Марии Федоровне, и еще нескольким членам императорской семьи…
Подойдя поближе, Юра увидел, что дома школы были порядком потрепаны Гражданской войной, на многих ангарах проступили ребра – жесть растащили на крыши окрестные крестьяне.
Но все равно, у него захватило дух, когда он увидел взлетающий «ньюпор». Стрекозой он ушел в воздух, пролетел над золотистым качинским пляжем, над морем, развернулся и пошел в горы, поднимаясь выше Мекензиевых высот, что темнели поодаль.
– Неужели и я когда-нибудь смогу так летать? – вздохнул Юра.
Он почти бегом припустился к летному полю, но вовремя заметил, что оно обнесено столбами с колючей проволокой, а у единственных широких ворот, там, где стояла караулка, бродили взад-вперед два солдата. На дальнем конце поля виднелась караульная вышка.
Юра обошел все поле, но не нашел ни одной лазейки. Как пройти к жилым зданиям, чтобы расспросить, где живет дядя… Как же его?.. Странная такая фамилия…
Походил еще немного. Вечерело. Юра был очень голоден. Отчаявшись, он направился прямо к воротам. Но оттуда, от ворот, уже шли к нему: молодой офицер в лихо сдвинутой на затылок фуражке и солдат с винтовкой. Их сердитые лица не сулили ничего хорошего.
– Тут давно за тобой наблюдают, – сказал офицер. – Уже с вышки звонили. Два раза весь аэродром обошел… Кто ты такой?