Милые кости
Шрифт:
Более того, теперь я видела, что перемены на этом не закончатся. Невзирая ни на что.
— Знаю, еще рановато, — сказала бабушка Линн. — Но тем не менее: что будете пить, мальчики?
— Вроде бы нам обещали шампанское, — отозвался Сэмюел.
— Это позже, — возразила бабушка. — А пока могу предложить аперитив.
— Я пас, — сказал Сэмюел. — Хочу дождаться Линдси.
— А ты, Хэл?
— Нет, мне еще сегодня учить Бака стучать на ударных.
Бабушка Линн сильно сомневалась, что все знаменитые джазисты были трезвенниками, но спорить не стала.
— Что ж, тогда
Она вернулась на кухню. После смерти я прикипела к ней сильнее, чем могла себе представить в земной жизни. Не поручусь, что в тот момент она решила завязать с выпивкой; но теперь до меня дошло, что привычка заглядывать в рюмку составляла одну из черточек ее удивительного характера. По мне, если эта слабость была самым большим ее грехом, то и на здоровье.
Бабушка Линн достала из морозильника формочки со льдом и над раковиной извлекла кубики. Ровно семь штук в каждый бокал. Повернув кран, она немного выждала, чтобы вода стала как можно холоднее. Ее Абигайль вот-вот вернется домой. Ее сумасбродная Абигайль, ее любимица.
Но пока, глядя в окно, она могла поклясться, что возле дворовой крепости Бакли сидит девушка, одетая по моде ее юности, и смотрит на нее в упор, В следующее мгновение девушка исчезла. Бабушка тряхнула головой. Наверно, почудилось от переутомления. Лучше об этом помалкивать.
Когда папина машина свернула на подъездную аллею, у меня возникло сомнение: этого ли я ждала — чтобы моя семья направилась домой, а не ко мне? Чтобы все радовались друг другу в мое отсутствие?
При свете дня мой папа стал как-то ниже ростом и тоньше в кости, но его глаза светились благодарностью, чего не случалось многие годы.
А мама с каждой минутой подходила к мысли о том, что, возможно, она все-таки приживется дома.
Все четверо, как по команде, вышли из машины. Бакли, выбравшись с заднего сиденья, бросился к моему отцу: тот мог бы обойтись без посторонней помощи, но Бакли, видно, хотел оградить его от мамы. Линдси, привыкшая все держать под контролем, следила за ним поверх капота. Она несла ответственность за семью — так же, как мой брат; так же, как мой отец. Повернув голову, она встретила мамин взгляд, устремленный на нее сквозь букет желтых нарциссов.
— Что-то не так? — спросила Линдси.
— Ты — копия папиной матери, — ответила моя мама.
— Не забыть бы сумки, — сказала в ответ моя сестра.
Они вдвоем подошли к багажнику, а Бакли повел папу к крыльцу.
Линдси уставилась в темное чрево багажника. У нее был один-единственный вопрос:
— Ты снова его бросишь?
— Я сделаю все, чтобы этого не произошло, — выговорила моя мама, — но обещать не могу.
Линдси медленно подняла голову и встретила ее вызывающий взгляд; точно такой же вызов был и в глазах повзрослевшей до срока девочки, чья жизнь потекла быстрее с того дня, когда полицейские объявили, что на земле слишком много крови, а значит, дочери/сестры/ребенка нет в живых.
— Мне все про тебя известно.
— Хорошо, что предупредила.
Моя сестра достала из багажника сумку. Вдруг они услышали радостный вопль. На крыльцо выскочил Бакли.
— Линдси! — Его серьезность как рукой
Бакли ударил в барабан. И сразу, не останавливаясь, — еще, еще и еще. Через пять минут этой какофонии один лишь Хэл сохранял способность улыбаться. А все остальные заглянули в ближайшее будущее: там их ждал несмолкаемый грохот.
— Не пора ли освоить щеточки? — предложила бабушка Линн.
Хэл не возражал.
Моя мама протянула бабушке нарциссы и под тем предлогом, что ей надо в ванную, сразу же поднялась наверх. Все поняли, куда она пошла: в бывшую мою комнату.
Она стояла на пороге совсем одна, как на океанском берегу. Комната по-прежнему была оклеена бледно-лиловыми обоями. Все та же мебель, за исключением бабушкиного кресла.
— Я люблю тебя, Сюзи, — проговорила она.
Эти слова меня просто сразили, ведь в последнее время их повторял мне только отец, но в глубине души я, конечно, ждала их от мамы. Ей потребовалось немало времени, чтобы проверить, не сокрушит ли ее эта любовь, и я не поторапливала: уж чего-чего, а времени у меня было навалом.
На моем комоде она заметила фотографию, которую бабушка Линн вставила в золоченую рамку. Это была самая первая мамина фотография: сделанный мною тайный портрет Абигайль, которая поднялась чуть свет и еще не успела подкрасить губы. Сюзи Сэлмон, начинающий фотоохотник, удачно поймала момент: женщина смотрит вдаль поверх туманной пригородной лужайки.
Она для виду зашла в ванную, с шумом включила воду и сдвинула полотенца. Ей с первого взгляда стало ясно, что эти полотенца, нелепого песочного цвета, да еще с вензелями — очередная нелепость, — могла купить только ее мать. Но в следующее мгновение моя мама уже насмехалась только над собой. Сама-то она в последние годы не оставляла на своем пути ничего, кроме выжженной земли. А мать — допустим, заглядывает в бутылку, зато умеет любить; хоть и с причудами, зато надежная, как скала. Не пора ли оставить в покое не только мертвых, но и живых — начать принимать их такими как есть?
Ни в ванной комнате, ни в теплой воде, ни в сливном отверстии меня не было; я не выглядывала из зеркала, не пряталась, ужавшись до микроскопических размеров, за щетинками зубных щеток Линдси и Бакли.
Сама не знаю по какой причине, но терзавшая меня тревога (воцарится ли в доме согласие? надолго ли воссоединились родители? найдет ли Бакли, кому излить душу? исцелится ли мой папа от своих недугов?) притупилась, а вместе с нею притупилось и желание непременно видеть скорбь моих близких. Впрочем, тревога до сих пор нет-нет да и нахлынет вновь. Как и скорбь. И так будет всегда.
В гостиной Хэл направлял запястье Бакли, а тот сжимал в руке проволочную щеточку для игры на ударных.
— Видишь, тут струна? Легонько махни щеткой, вот так.
Бакли послушно выполнил его указание, а потом устремил взгляд к Линдси, которая устроилась на диване.
— Это круто, Бак, — одобрила моя сестра.
— Как гремучая змея!
Хэлу понравилось такое сравнение.
— Точняк, — подтвердил он, а сам уже прикидывал, не сколотить ли на досуге собственный джаз-банд.