Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ
Шрифт:
Как это стало возможным? Нет, срока давности никто не отменял, геноцидом репрессии никто так и не назвал. Сам Боярский обратился с соответствующим заявлением в прокуратуру: потребовал судебного разбирательства. Нанял адвоката. Одного показалось мало — коллектив ветеранов V Армии, в составе которой, напомню, Боярский возглавлял «СМЕРШ», нанял и своего. Забавно: общественную защиту возглавил полковник КГБ в отставке Петренко, в прошлом подчиненный Боярского и… автор одного из доносов на него в связи с уголовщиной в Харбине… {100}
Я долго ломала себе голову над тем, почему Боярский на сей шаг таки пошел?
«Ты, Боярский, надеялся, что все умерли, но кое-кто жив, в частности я, Икаев Хасан», — буквально прокричал в видеокамеру один из них. Не ожидал Владимир Ананьевич, не ожидал…
Кстати, Виктор Шеин объяснял этим людям — часто уже глубоким старикам, детям расстрелянных и убитых в лагерях, что они могут, как потерпевшие, подать против Боярского гражданский иск — хотя бы ради возмещения материального ущерба. Никто, ни один из восьмидесяти свидетелей этого не сделал: «С этим негодяем еще судиться? Да и намыкаешься…» Что — правда: намыкались бы. Ибо, согласно советскому законодательству, в случае гражданского иска бремя доказательств лежит на истце. Но главное, конечно, — этилюди с этимведомством — с КГБ — более связываться не хотели.
Наконец, третья причина, почему Боярский «полез в петлю», — твердое убеждение в том, что петли — не будет, что его родной Комитет, которому верой и правдой служил всю свою жизнь, его не отдаст, не захочет открытого судебного разбирательства.
Тут ошибался: КГБ он был больше не нужен: стар, да и слишком засветился, зачем такой? Суда же все равно не будет: чтобы можно было передать уголовное дело советскому правосудию, подполковник должен подписать, выражаясь языком юристов, 201 статью — то есть поставить свое факсимиле на обвинительном заключении. Боярский, естественно, в ГВП не пришел, подпись не поставил — и не придет. Хотя лагерный срок ему и так не грозит: срок давности по-прежнему спасает.
Скажу сразу: при всем том, что я узнала о следователях НКВД-МГБ-КГБ, — и, поверьте, положительных эмоций они у меня не вызывают, — я против какого-либо изменения, ужесточения законодательства, дабы их можно было бы посадить. В нашей стране, где такая ожесточенность сердец и такая извечная жажда крови, — подобного делать категорически нельзя: сами же в этот же молох потом и попадем.
Да и поздно это. Дело сделано. Империя, именуемая Комитетом государственной безопасности СССР, создана.
Боярский был не один. Его судьба — отнюдь не исключительна. Тысячи сотрудников НКВД-МГБ, уходя в запас, или в действующий резерв, заселяли новые «квартиры». Получали места в первых отделах — отделах, осуществляющих контроль за контактами сотрудников режимных министерств, научно-исследовательских институтов с закрытой тематикой, различных «почтовых ящиков». Хват, например, проработал в Министерстве среднего машиностроения вплоть до 1975 года. Получали должности начальников отделов кадров (еще Сталин говорил: «Кадры решают все» — не ошибался), кресла заместителей по режиму и работе с иностранцами в различных университетах и
Все то же самое было и в семидесятых-восьмидесятых, продолжается и сейчас.
«Офицеры КГБ, когда-либо служившие в органах и перешедшие на работу в другие организации, состоят в действующем резерве ведомства», — объяснял мне сотрудник Управления КГБ по N-ской области.
Но чекисты не просто успешно «обживали» (и обживают) новые «квартиры», не только привносили (и привносят) туда идеологию выпестовавшего их ведомства, но и продолжали (и продолжают) держать под страхом разоблачения старых информаторов и вербовать новых. Ведь не у одного Боярского был свой Агошков — у каждого из них были десятки таких — покрупнее, помельче. И у каждого — ученики и наследники.
Так уже на качественно ином, чем в сталинскую эпоху, уровне формировался огромный теневой штат КГБ. Так происходила интерференция органов безопасности в государственные и общественные структуры, а потом и постепенное переплетение, сращивание с ними. Потому-то всяческое сравнение КГБ с ЦРУ или ФБР кажется мне, простите, наивным. Конечно, и у тех есть свои секретные агенты и информаторы, но масштабы — не сопоставимы. Поверьте, это не паранойя, не страх перед чекистами, прячущимися в каждой подворотне, — такие как раз не так опасны. Это, к несчастью нашему, трезвый анализ реальных фактов человека, который живет в этой стране и с теневым штатом и его влиянием сталкивается и наблюдает его действия бесконечно.
Однако самый ужасающий результат работы сего ведомства (НКВД-МГБ-КГБ), полученный, естественно, во взаимодействии и под руководством политорганов — КПСС, — это то, что я называю «отрицательной селекцией»: многодесятилетний процесс отбора и выведения особого типа гомо сапиенс — советского человека.
Поначалу самых достойных — из дворянства, интеллигенции, рабочих, крестьянства — просто убивали. Потом из оставшихся тщательно отбирали себе угодных и послушных — они получали руководящие посты. Боярский — это блестящий результат такой селекции. Но — не только он. И Хрущев, и Брежнев, кого с таким упоением мы сейчас ругаем, и Горбачев — из того же отбора.
Помню, меня совершенно сразило письмо одного бывшего зека — Д. Алкацева — тоже «подопечного» Боярского:
«Прежде всего примите от меня массу добрых пожеланий из далекой Таймырской тундры, ныне цветущего промышленного города Норильска, «жемчужины Заполярья» — как образно называют его журналисты. Да, тут была лишь одна голая тундра, когда в августе 1939 года из Соловецкой центральной тюрьмы на пароходе «Буденный» доставили нас в порт Дудинка, а потом по юркой железной дороге (в телячьих вагонах, где загибались без воды и воздуха тысячи — Е.А.) — в нынешний город. Почти босой, измученный и истощенный начал я тут свою трудовую деятельность. И хотя я преждевременно постарел и страдаю серьезным сердечным заболеванием, я горжусь тем, что жизнь моя не пройдет даром, не без пользы нашему Великому Государству…» {101}